Читать книгу "Гусарский насморк - Аркадий Макаров"

Видно, буйное жизнелюбие на фоне прихваченной увяданием зрелости кажется всегда непристойным. Притупленные временем чувства пресны и безвкусны. Краски будто выцвели, и все многоцветье вытесняется черно-белым цветом, переходящим в серый. Но весна жизни полна благоухающей радости и утренней свежести. И надо ли корить молодёжь за стремление самообнажиться, открывая миру прелести здорового чувственного тела и лёгкой эротики? Добрые хорошие люди! Будем же снисходительны к неумеренному жизнелюбию и беззаботности. Молодость ещё наплачется в старости, и потому ей простительно всё, даже глупость.

…Я люблю август. Люблю лёгкую горечь уходящего лета. Тихая грусть утраченного заставляет острее воспринимать настоящее и ценить его за мимолётность.

Август – пора зрелых плодов земли. Ночами по одному, по два, глухо ударяясь о землю, тяжело падают с яблонь наливные плоды. Тугие и круглые, они светятся из травы, как обнажённые женские колени, если уместно такое сравнение. По ночам дереву невмочь, и оно спешит освободиться от груза, а освободившись, с облегчением вскидывает вверх ветви. Кажется: дерево хочет улететь…

Сладостно погружать в прохладную мякоть зубы, обливаясь пенистым соком божьего дара.

Август – время моего отпуска. Уже порваны все верёвки, связывающие тебя с обрыдлой конторой. Получены отпускные. Временно погашены долги, и ещё остаётся малая толика на самоудовлетворение. Эти деньги – святые, краткосрочные билеты в рай, они должны, хотя бы на время, дать ощущение полной свободы и независимости. Каждому, наверное, необходимо иногда почувствовать себя человеком, а не загнанной лошадью.

В августе прохладны и прозрачны рассветы. Мокрая от росы трава обещает погожие дни, когда, захватив купальные принадлежности и что-нибудь поесть-выпить, можно уединиться на отшибе, на бережке затерянной среди полей речки, ещё не заплёванной и не загаженной. Хорошо бездумно перелистывать какое-нибудь чтиво, или просто так, закинув за голову руки, полежать на песочке, наблюдая причудливые очертания облаков, находя в них отдалённое сходство с обнажёнными женскими телесами и спальными интимными принадлежностями. Что может быть лучше такого одиночества?..

2

И вот я уже лежу-полёживаю на тихом бережке Ломовиса, вдалеке от всяческих забот и волнений. Одуревшая от жары муха назойливо вьётся возле моего лица, не давая сосредоточиться. Послеполуденное солнце, скатываясь с вершины дня, погружает окружающий мир в сладкую дрёму, а эта настырная зараза никак не успокоится, норовя залезть непременно или в ухо, или в ноздрю. Я уже порядком отбил ладони, пытаясь её прихлопнуть, но тщетно: она тугой занозой сидит в раскалённом воздухе, и нет никакой возможности её оттуда вытащить.

Греясь, как кот на солнышке, я не спеша перелистываю прихваченный в местном книготорге индийский трактат о любви. «Камасутра» или «Ветки персика», как его ещё называют, даёт истинное толкование великого человеческого чувства. Древние знали толк в таком деле и охотно делились опытом. Ватсаяна – автор нетленных трактатов – написал великолепный самоучитель для начинающих. Жалко, что в пору нашей юности таких рекомендаций не существовало, и мы вынуждены были до всего доходить сами, эмпирическим, так сказать, путём, путём проб и ошибок. Что поделаешь? Теперь мне приходится заново восполнять пробелы в моем сельском образовании. Для наглядности древнее пособие по сексу богато проиллюстрировано. Вместе с откровенными рисунками помещены фотографии с настенных барельефов и фресок многочисленных храмов любви. Изображения настолько живописны, что иногда приходилось откладывать эту Священную Книгу, чтобы немного прийти в себя и отдышаться.

Жизнь отпускника располагает к излишествам в еде и неумеренным возлияниям с бесчисленными родственниками и друзьями. Вынужденное безделье и холостяцкое бытие, вместе со сказанным выше, сделали меня чувствительным индикатором на всякое такого рода внешнее воздействие, обострив мои безусловные рефлексы. Стрелка компаса показывала только зенит.

Приехав в отпуск без купальных принадлежностей, я мучился комплексом неполноценности, загорая в семейный трусах, сшитых из отходов местного швейного производства. Цветастые и яркие, они явно рассчитывались на вкус аборигенов затерянной африканской сельвы. Фантастические цветы на трусах отдалённо напоминали огромные жёлтые подсолнухи на полотнах экспрессионистов и тем самым не раз привлекали насмешливые взгляда приезжих красавиц – студенток какого-то мединститута, нагрянувших для прохождения врачебной практики в местную райбольницу. Студенток, поклонниц экспрессионизма, было много, а райбольница маленькая и одна, поэтому они свободно проводили стажировку на зелёных берегах Ломовиса, рядом с тем местом, где обычно я загорал.

Девицы, как и положено молодым, были веселы и нагловаты. Я располагался поодаль от их шумного лежбища, и с лёгкой завистью поглядывал на чужое беззаботное существование, на чужой праздник. Студентки частенько приходили сюда с туго накачанным волейбольным мячом, от черно-белых шашечек которого рябило в глазах. Исподтишка я с наслаждением разглядывал упругие и ладные изгибы молодого женского тела, стремительно летящего навстречу мячу. Смотрел, как при этом вскидываются их груди с маленькими розовыми сосками, которых ещё не трогали детские губы. Вблизи соски были похожи на только что сорванные ягоды малины и сами просились в рот. Будучи медиками, студентки, забыв условности, наиболее рациональным способом поглощали солнечную энергию, используя почти всю площадь тела.

Они настолько привыкли ко мне, что иногда просили подать им мяч, если он летел в мою сторону, или принять участие в игре. Мне льстило такое внимание, но в то же время и раздражало. Я смущённо кидал им мяч и опять ложился на песок в гордом одиночестве. Чёрт бы побрал эту швейную промышленность! Негде было достать приличные плавки – толкучки в райцентре тогда не было, а в магазинах, как известно, голяк! Девочки же явно выставляли напоказ все свои прелести. Из-под ярких шнурочков, заменяющих им трусики, нет-нет да и выглянут пугливые черные мышки, выглянут и тут же быстро шмыгнут обратно.

Иногда, переодеваясь, студентки беспечно стягивали с ладных бёдер узкие трусики, весело щебеча между собой, не обращая на меня ни малейшего внимания. И… тогда во мне погибал мужчина! С опущенной головой, расстрелянный террористками, он замертво валился с ног, как сломленный красный коммунар. Ещё бы! Для этих молодых сучек я был не более чем банщик для гетер в римских термах. Ту-ту! Поезд ушёл, отстукивая на стыках время. Как говорится, не откладывай пьянку на завтра, а любовь на старость. Ожидание лёгкого и острого, как шампанское, приключения постепенно исчезало. По Сеньке и шапка, а по ябене-матери – колпак. Эти летучие создания, эти жгучие капустницы – не для меня. Можно успокоиться.

Когда сегодня утром я направлялся на речку, то, проходя мимо больницы, видел их порхающую стайку возле совхозной машины. Врачебную практику им, видимо, решили заменить полевыми занятиями. Я злорадно усмехнулся: дёргать за головки сорняки тоже надо уметь. Поэтому вдали от женского сглаза, окружённый кустами краснотала и зарослями ржавого камыша, почувствовав волю, я блаженно растянулся в чем мать родила на горячем песочке, скинув ненавистные трусы, и всасывал сладкую мякоть прихваченных с собой слив. Освобождённое от пут тело жадно впитывало солнце и речную влагу, радуясь каждому прикосновению лёгкого ветерка или былинки. Теперь мне стало понятно, почему только голый человек может быть по-настоящему свободен. Однажды в Финляндии я видел аллегорический памятник непокорённой Белой Гвардии – там, на высоком постаменте с мечом в руке стоит полностью обнажённый мужчина. Да и американское племя ирокезов вступало в бой всегда обнажёнными, доказывая тем самым своё мужество и свободу.