Читать книгу "Простодурсен Лето и кое-что еще - Руне Белсвик"

– У тебя и кофта промокла? – спросил Сдобсен.

– На мне нитки сухой нет, – ответила Октава.

– У меня есть запасная рубашка, если хочешь, – сказал Сдобсен и вытащил из кармана свою занавеску сложной судьбы.

– Это же занавеска! – возмутилась Октава.

– Она тёплая, сухая и добротная, только пузо кусает.

– Спасибо, – кивнула Октава. – Лучше чесать пузо, чем дрыжиков выдавать.

– Шепталочка на улице, – прошептал Утёнок.

– Ой, – шёпотом ответила Октава. – Спасибо, что ты за ней следишь, Утёнок.

– Ладно, чего уж там, – сказал Утёнок. – На мне ещё рыбка золотая.

– Похоже, самое время поесть коврижки, – сказал Ковригсен.

– Да, – прошептал Сдобсен. – Сухой коврижки, чтоб хрустела.

Коврижки были вкусные и не мокрые. Все увлечённо захрустели. Крошки отдавали золотой рыбке. Нет в непогоду ничего лучше простой, привычной и любимой еды, сухой наперекор дождю.

– У меня новая побулька сочинилась, – прошептал Простодурсен.

Он придумал её, пока хрустел коврижкой. А теперь хотел прочитать вслух.

МОЯ ТРЕТЬЯ ПОБУЛЬКАВ надежде нежный звук услышатья слово кинул второпях,а вместо булька – склоки, воплии шандарах.

– Прекрасно, – сказала Октава.

– Во всяком случае, мне приятно их сочинять, – ответил Простодурсен. – Со словами интересно дело иметь.

– Да, но некоторые пронзительные, – заметил Сдобсен. – Раз… и как пронзит. Больно. Вот студень-вонюдень – это про что? А пудинг-шмудинг?

– Прямо больно пронзают? – спросила Октава.

– Представь себе, больно, – сказал Сдобсен. – Они сидят как здоровенная заноза в мозгах. Со мной тяжело, я знаю. Иногда я сам себя выносить не могу и мечтаю от себя отселиться. Но это невозможно.

– Я была сердитая и сказала так от ярости, – объяснила Октава. – Это просто злые слова, ни про что.

– А теперь ты на меня больше не сердишься? – прошептал Сдобсен чуть слышно.

– Нет.

– Тогда я скажу, что мы отлично проводим отпуск. Не съесть ли нам ещё коврижки?

– Ешьте на здоровье, – прошептал Ковригсен. – Я много захватил.

Простодурсен смотрел на пламя фонаря. Удивительно красивое, яркое. Оно то вспыхивало рыжим, то стлалось совсем низко, хирело, но выпрямлялось и раздувалось вновь.

Простодурсену было стыдно, что он так глупо звал всех вернуться домой. И что он трус и сдаётся в один миг. Ему хотелось немедленно совершить великий и правильный поступок, чтобы всё опять стало хорошо. Но ни один великий поступок не шёл на ум. Утёнок заснул у него на руках. Простодурсен решил рассказать об этом всем.

– Утёнок уснул, – сообщил он.

– Бедный малыш, – вздохнула Октава. – В первый раз в походе – и весь промок.

– Мне кажется, его вода не пугает, – ответил Простодурсен. – По-моему, Утёнку поход нравится.

– Ты молодец, ему с тобой хорошо, – сказала Октава.

– Как тебе рубашка? – тут же спросил Сдобсен.

– Отлично. Я вытащила прицепившуюся с изнанки травинку, и рубашка теперь не кусачая.

– Она сушилась на окне три года, – ответил Сдобсен.

– Попробуем ещё поспать? – спросил Простодурсен. – А то рассвет скоро.

Они улеглись. Октаве лезли в рот волосы Сдобсена. Ковригсену упиралось в спину колено Простодурсена. Они немного поворочались, кое-как умостились, и вот уже из палатки на склоне раздался дружный бодрый храп.

Во всяком походе бывают накладки, особенно если пойти без палатки…

Дождь лил и у Пронырсена тоже. Он наелся сухарей и хомятки. Губы и язык у него посинели, а тело ломило от усталости. Пронырсен лёг на бочок, притулился к поваленному дереву и уснул. Тут небо прорвало, и его окатило водой.

Пронырсен мгновенно проснулся. Схватил мешок с хлебом и укрылся внутри каменной насыпи. Там была щель, полная камней, сучьев и занозихи, но сухая.

«Это правда я тут лежу? – подумал Пронырсен. Совсем недавно он был в этом твёрдо уверен, но сейчас, скрючившись в неудобной позе в расщелине на каменной горе посреди залитого дождём леса, усомнился в этом. – Если я Пронырсен, почему я не лежу дома под своим одеялом? И кто там в темноте хрустит ветками – дождь или какая неведомая страхоманка, жуткая и кровожадная?»

Он привык жить один и спокойно спал у себя в норе, ничего не боясь. И даже рядом с поваленным деревом ему не было страшно. Но тут, в расщелине, он чувствовал себя самым одиноким на всём белом свете. Топор был далеко, ржавел сейчас где-то под дождём.

Пронырсену было так худо и так страшно, что он всерьёз задумался, а он ли это. «Надо кидать в лес большие камни, – подумал он, – так я отгоню врагов». Но даже на это не решился. Сжался и застыл, стараясь не дышать.

Со всех сторон доносились опасные звуки – шуршало, дышало, бурчало, мычало, скрипело, сипело, стонало, стенало, хлестало и плескало. «Где была моя голова, когда я соглашался на такое безмозглое головотяпство – спать в лесу, прятаться по щелям? А ну как оно кончится головы оттяпством? Ох, попадётся мне эта каменная куропатка – я ей крылья в косичку заверну. Я как крикну ей внезапно „Бё!!!“ в самое ухо – тут-то она со своего камня и грохнется!»

От этих мыслей он чуть было не расхохотался, да вовремя прикусил язык: неизвестно, кто прибежит на его смех. Надо молчать и внимания не привлекать.

– Э-эй, – шёпотом позвал он, – недостача! Поленья пятнадцать штук, отзовитесь! Как там у вас?

Но никто не откликнулся. Он ведь сбежал от пятнадцати сожжённых полешек.

Как так сбежал? Как можно сбежать от того, чего нет?

М-да, обманула его каменная куропатка, дураком выставила. По её наущению он бросил спокойную налаженную жизнь и теперь шастает по чужим лесам.

Пронырсен лежал и смотрел в небо. Он решил всю ночь не смыкать глаз. Наконец огромная мокрая темнота лопнула перед его остекленевшими глазами, и новый день впрыснул в лес свет. Тогда Пронырсен уснул.

На рыбку все глядят осоловело. А до изюмок никому нет дела?

Ах, летний дождь, ах, летний дождь! Он лил уже три дня и три ночи без передышки. Походники жались вокруг золотой рыбки, смотрели на неё.

– И как только она всегда живёт в мокроте, – сказала Октава.

– Будь мы рыбками, нам бы сейчас проще было, – вздохнул Простодурсен.

– У неё в банке вода чистая, – вздохнул и Ковригсен.

Вокруг палатки и внутри хлюпала раскисшая коричневая глина. Даже коврижки уже были заляпаны. Занавеска из бывшей скатерти из рубашки давно промокла. Ещё пару проливных дней – и верх палатки можно будет снимать за бесполезностью. Зато тогда дождь смоет наконец грязь с пола и прополощет чистой водой всё и без того мокрое.