Читать книгу "Те слова, что мы не сказали друг другу - Марк Леви"

— Скажи, чего ты на самом деле добиваешься?

— Да ровно ничего. Зато ты, может быть, добиваешься своего Томаса, разве что…

— Разве что?

— Нет, ничего, извини меня, я все говорю, говорю… Боюсь, что ты права.

— Надо же, я впервые слышу от тебя, что хоть в чем-то права, только интересно узнать, в чем именно.

— Не стоит, уверяю тебя. Гораздо легче продолжать хныкать, сетовать на судьбу, гадать о том, что могло бы быть, но не случилось. Да я наизусть знаю все эти избитые бредни, типа «злой рок решил иначе, ничего не поделаешь», не говоря уж о том, что напрашивается в первую очередь: «Это все мой отец виноват, это он исковеркал мою жизнь!» В общем-то, жизнь-драма — такой же способ существования, как любой другой.

— Ну ты меня и напугал! А я уж было поверила, что ты принимаешь меня всерьез!

— О нет, это тебе не грозит — если учесть, как ты себя ведешь.

— И еще одно: даже если бы я умирала от желания написать Томасу, даже если бы мне удалось раскопать где-нибудь его адрес и послать ответ семнадцать лет спустя, я никогда бы не обошлась так гнусно с Адамом. Тебе не кажется, что за эту неделю на его долю и без того выпало слишком много лжи?

— Разумеется! — ответил Энтони с едкой иронией.

— Не понимаю твоего тона?

— Ты поступила совершенно правильно. Лгать, умалчивая, гораздо милосерднее и куда более честно. Кроме того, это даст вам возможность кое-что разделить между собой. Он будет не единственным, кому ты солжешь.

— Можно узнать, о ком же ты?

— Да о тебе самой! Каждый вечер, когда ты будешь ложиться с ним в постель, ты хоть на мгновение вспомнишь о своем друге с Востока, и пусть немного, но солжешь; каждый раз, как почувствуешь хотя бы крошечное сожаление о несбывшемся, ты опять-таки солжешь; каждый раз, спросив себя, не стоило ли все-таки вернуться в Берлин, чтобы разобраться во всем, ты снова солжешь. Погоди-ка, дай сосчитать, я ведь всегда отличался математическими способностями: возьмем три маленьких лжи в неделю, два жгучих воспоминания и три сравнения Томаса с Адамом — это нам даст… три плюс два плюс три, да помножить на пятьдесят две недели, да еще на тридцать лет супружеской жизни — да-да, на тридцать, может, я чересчур оптимистичен, но пусть будет тридцать… Итого, двенадцать тысяч четыреста восемьдесят случаев лжи. Недурственно для такой дружной супружеской пары!

— Я вижу, ты очень доволен собой! — заключила Джулия, с саркастической усмешкой аплодируя отцу.

— А как ты думаешь, разве жить с кем-то, не будучи уверенным в собственных чувствах, — это не ложь, не предательство? Ты хоть представляешь себе, во что превращается совместная жизнь, когда один из супругов попросту существует рядом как сосед, как чужой?!

— А ты, я вижу, очень хорошо представляешь?

— Твоя мать последние три года своей жизни называла меня «мистер», а когда я входил к ней в спальню, указывала мне дорогу в туалет, воображая, что пришел водопроводчик. Может, одолжишь мне свои карандаши, чтобы я нарисовал картину такой жизни?

— Ты правду говоришь? Мама действительно называла тебя «мистер»?

— Это в так называемые «хорошие» дни, а в плохие она звонила в полицию, объявляя, что к ней в дом проник незнакомец.

— И тебе действительно хотелось, чтобы она тебе написала до того как?..

— Не бойся называть вещи своими именами. До того как она потеряла рассудок? До того как окончательно впала в безумие? Я отвечаю: да, хотелось, но мы сейчас говорим не о твоей матери.

И Энтони устремил на дочь пристальный взгляд.

— Ну как мед — вкусный?

— Да, — ответила Джулия, хрустя сухариком.

— Немного гуще, чем обычно, правда?

— Верно, немного гуще.

— Пчелы, наверное, обленились после того, как ты покинула этот дом.

— Вполне возможно, — с улыбкой ответила она. — Ты желаешь побеседовать о пчелах?

— Почему бы и нет?

— Тебе ее очень не хватало?

— Конечно, что за вопрос!

— А когда ты прыгнул обеими ногами в водосток, ты сделал это ради мамы?

Энтони порылся во внутреннем кармане пиджака, извлек из него конвертик и пустил его по столу в сторону Джулии.

— Что это?

— Два билета до Берлина с пересадкой в Париже — прямых рейсов в Германию до сих пор нет. Вылет в семнадцать часов, ты можешь отправиться туда одна, со мной или не отправляться вовсе — в общем, решай сама. Это тоже что-то новенькое, не так ли?

— Почему ты это делаешь?

— А куда ты подевала тот клочок бумаги?

— Какой клочок?

— Записку Томаса, которую ты всегда носила с собой, — она как по волшебству появлялась на свет божий всякий раз, когда ты опорожняла карманы; эта смятая бумажка всегда напоминала мне о том, какое зло я тебе причинил.

— Я ее потеряла.

— А что в ней было? Хотя нет, не отвечай, любовь всегда выражается до ужаса банально. Ты действительно ее потеряла?

— Да, я ведь сказала!

— Я тебе не верю, такие вещи никогда не исчезают бесследно. В один прекрасный день они появляются снова, из самой глубины сердца. Ладно, иди, собирай сумку.

Энтони встал и вышел из кухни. На пороге он обернулся:

— Поторопись, тебе не нужно заходить домой: если понадобятся какие-то вещи, мы их купим там, на месте. Времени у нас мало, я жду тебя на улице, машина уже заказана. Слушай, я вот говорю это, и у меня какое-то странное ощущение дежавю, или, может, я ошибаюсь?

И Джулия услышала шаги отца, отдающиеся гулким эхом в холле.

Она закрыла лицо руками и тяжело вздохнула. В щелку между пальцами она видела баночку меда на столе. Нет, ей нужно лететь в Берлин не столько для того, чтобы отыскать Томаса, сколько для того, чтобы продлить свое путешествие с отцом. И она дала себе самую что ни есть искреннюю клятву, что это не будет ни предлогом, ни извинением и что когда-нибудь Адам все обязательно поймет.

Джулия вернулась к себе в комнату, и в тот момент, когда она поднимала с пола сумку, ее взгляд упал на этажерку с книгами. Из их ровного ряда высовывался учебник по истории в темно-красной обложке. Поколебавшись, она достала его, вытряхнула спрятанный между страницами голубой конверт и положила в сумку. Потом затворила окно и вышла из комнаты.

* * *

Энтони и Джулия успели в аэропорт до окончания регистрации. Стюардесса вручила им посадочные талоны и сказала, что нужно спешить: времени осталось в обрез и она не гарантирует, что посадка не закончится, когда они доберутся до своего терминала.

— О, с моей ногой это безнадежно! — объявил Энтони, жалобно глядя на нее.