Читать книгу "Оспожинки - Василий Аксенов"

– Я всё не съем… Как с ним поеду?

– А как сюда с печеньем ехали?

– Но то – печенье.

– Уж бери.

Отдал Маше пакет с банкой литровой земляничного варенья. Вышел из ограды. Дверь в доме хлопнула – услышал. Прошёл к машине. Сел за руль. Смотрю.

Окна зажглись. Не задвигает Маша занавески.

Давно так трудно мне не уезжалось. Только от матери. Но там иначе.

Тронул.

Дождь припустил. Включил дворники – справляются.

Отъехав от Ялани три километра, на Осиновой горе остановился. Постоял.

Не развернулся.

К дому своему подъезжаю и вижу, как сигналят мне со всех сторон глаза кошачьи. Погасли скоро: кошки попрятались куда-то, разбежались.

Под фонарём, то проявляясь в его свете, то пропадая в темноте, летают совки. Всегда здесь играются. Эти машины не боятся. И дождь им даже нипочём.

Поставив правой стороной, где бак, машину к поленнице, фары выключил и заглушил мотор.

Захватив из машины полиэтиленовый пакет с рыбиной, пошёл в дом. Окна тёмные. Время к полуночи. Мама давно уже, конечно, легла спать – рано ей подниматься.

Потянул дверь – закрыта.

Стучусь. Тихо сначала, затем громче.

Идёт, слышу, к двери, бормочет что-то. Огонь вспыхнул в прихожей – в ограду выпал, заискрился на мокрой мураве.

– Счас, – говорит из-за двери, – открою, не стучитесь. Кто там? – спрашивает.

– Я, – отвечаю.

– Кто ты? Ваня?

– Ваня!

– Гулёна, а не Ваня.

Открыла.

– Не делай так больше, – говорит, разглядывая меня внимательно. – Я же беспокоюсь. Спать не могу. Свет на стене увидела – подъехал, значит. Ну, слава Богу. Есть-то чё будешь или нет?

– Нет, – говорю. – Сытый?

– Сытый.

– Вот хорошо-то… Кто накормил?

– Володя Балахнин.

– Ты чё, до Старицы скатался?

– Да.

– Живёт-то в Старице он, забываю?.. Ну, больше, милый, так не делай… Хоть позвонил бы.

– Толку-то.

– Ну, это да… Глухая стала, как колода. Сама уж думаю, звонил, звонил, да я не слышала. Звони мне…

Прошёл к холодильнику, стерлядку в холодильник сунул.

– А это чё?

– Подарок для тебя.

– Рыбой Володя угостил, наверное?

– Ага.

– Давно уж красной-то не пробовала.

– Вот и попробуешь.

– Спасибо твоему Володе. Кусочек завтра отварю… отрежешь… а так-то – мне не по зубам, хошь и люблю… Как они там?

– Да ничего. Нормально.

– Ещё рыбачит… Жану-то как его зовут?

– Татьяна.

– Вроде всё помнила… Она ж Угрюмова?

– Угрюмова.

– А дети как у них?

– Нормально.

– А, у тебя чё-то узнашь… Всё и тростит своё «нормально»… Наталья у меня была… Уж и сидела да сидела… Не выдюжу, думала, со стула упаду, – говорит мама.

– А что была? – спрашиваю.

– Да деньги принесла. На сохраненне… Боится, дети украдут.

– Понятно.

– Чаю с конфетками попили, поговорили.

Я же не слышу, чё бубнит… После с ней сели глядеть телевизер. Кино-то это, забываю, хоть уже целый год идёт… Чернуша поздно уж явилась.

– Как подоила? – спрашиваю.

– Какой подол где… в чём? – себя оглядывает.

– Как подоила, говорю!

– Ах, подоила… Да подоила кое-как… Она, Наталья-то, ведро мне подсобила принести, доить хотела, я ей отказала.

– А что?

– В силах сама ещё. Управилась… Я не старуха. – Нет, конечно.

– Спать будешь?

– Да.

– А то ещё куда надумашь… Я постелила там тебе. Сама ещё не раздевалась, так уж лежала, всё ждала… А он до этих пор слоняется.

– Больше не буду, – говорю.

– Да, он не будет. Ты уж, Ванюша, правда, это… – Не буду больше, – говорю. – Ну, если только ещё завтра…

– А завтра чё?

– Да надо будет съездить.

– Чё-то разъездился…

– Так получается.

– Ага. Сам не хотел бы, и не получалось бы…

Ну, спать пойду, – говорит мама, зевая, – а то не высплюсь. Давленне это… замотало. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

– Утром пойду доить-то, разбужу.

– Буди, конечно.

– А?!

– Буди, буди!

– И не читай, а то я знаю.

– Не буду, мама.

– Вот и хорошо… Свет погаси. Дож там, на улице-то?

– Дождь.

– Я так и знала… Ноги болят – терпеть нет мочи.

– Таблетку дать?

– Да чё эти таблетки… Меня, Ваня, уже не вылечишь… Таблетки тратить.

– Боль успокоится.

– Я к ей привыкла.

Щёлкнув в прихожей выключателем, ушёл я в свою комнату. Разделся. Лёг.

Картинки дня стоят перед глазами. И больше – Маша. Глаза – глядел бы в них, не отрывался. И голос – слушал бы и слушал.

С тем и уснул, не вспомнив чёрное.

5

Чуть на востоке лишь забрезжило, и ветер тут же налетел, как пёс, с цепи будто сорвался; в мокрой траве, в кусте калины, в ветках берёзы, ещё сонных, зашумел, чем-то забрякал, деревянным; но он и сам ещё как будто толком не проснулся, глаз не открыл путём, и натыкается поэтому на что попало; едва различимые в темноте электрические провода перед домом и бельевая верёвка в ограде от него качаются – словно отряхиваясь от воды; скрипит шест телевизионной антенны, как будто стонет, так, что и в доме отдаётся, и на душе от этого становится тревожно. Вдруг в дымоходе загудит – туда заглянет. Всё пока дует, не унялся.

Дождь прекратился. Вроде разом. Так мне сквозь дрёму показалось. Когда я вылез из постели, не лил уже он, даже и не крапал. Только по запотевшим стёклам окон капли извилисто стекали – в память о нём, ночь не стихавшем.

Разъяснело. Звёзды, как новенькие, заблистали. Месяц взошёл – растёт, – над ельником сияет, остророгий.

Над Камнем светлая полоска обозначилась – день намекает, что грядёт. Как опустившиеся сверху, истощившиеся, обессиленные тучи – туман над Кемью рваными клочками – Камень собою заслонил – кипит тот будто.