Читать книгу "Тайна, приносящая смерть - Галина Владимировна Романова"

– Она могла соврать! – излишне резко, излишне грубо прервал он участкового. – Она могла...

– Да не могла, не могла, что ты заладил, в самом деле! – Потная пятерня Бабенко снова сдавила левый локоть и принялась слегка поглаживать. Лицо его болезненно сморщилось. – Что ты всех на один аршин меряешь-то?! Все у тебя вруны, все воры, все убийцы! Завелась в стаде нашем одна поганая овца, что поделать! Это же не значит, что... А, да что я тебе говорю, ты уже все решил для себя! Сейчас Володька вам все подпишет, можете под шумок ему еще чего-нибудь для раскрываемости подсунуть. Он и это возьмет на себя. А он ведь... А он ведь не убивал, Данила Сергеевич. Придумал он все, книголюб несчастный. И думается мне, что ты об этом догадываешься. Да вот только молчать станешь о своих догадках-то, потому что невыгодно это тебе...

Он смотрел минут пять в сгорбленную спину участкового. Все смотрел и смотрел. Пока тот шел от дома Востриковой по улице к магазину, потом от магазина к проулку, смотрел, как тот потом сворачивает к себе. И не то чтобы жалко ему сделалось этого пожилого дядьку, надсадно рвущего душу за своих сельчан и пытающегося защитить их всеми возможными и невозможными способами, иногда даже идущими вразрез с их общими интересами. Но что-то похожее на уважение шевельнулось в душе Данилы Щеголева.

Время покажет, одернул он тут же самого себя. Кто из них прав, кто виноват, кто милосерден, кто жесток, время покажет.

Бабенко – с его всепоглощающей любовью к землякам и желанием оградить их от беды и неприятностей порой даже противоправными действиями или он – стоящий на страже законности и не позволяющий случаться этим самым противоправным действиям, как бы банально это ни звучало, вынужденный гасить в себе порой и жалость, и сострадание.

Ничто из перечисленного – ни жалость, ни сострадание не способно оправдать жестокости убийства. Ничто!

Глава 10

Он все же съездил на шашлыки с Ленкой. И новый гриль ему попробовать удалось, и мясо получилось на нем сочным и нежным, как и обещано было в инструкции по применению.

Жара немного ослабла, и в тени на берегу огромной лужи, которую местные гордо именовали озером, было очень комфортно. Он даже какие-то удочки, в спешке сдернутые с антресолей, забросил в воду. Правда, тут же забыл о них, занявшись углями. Лена без его помощи разложила складной столик со стульями. Принялась резать овощи для салата. Что-то тихонько мурлыкала себе под нос, безмятежно улыбалась каким-то своим мыслям и все время смотрела на него. Хорошо смотрела, с прежней нежностью, теплом. Ничего недосказанного не осталось в ее милых глазах, ничего невыясненного. Все прямо и открыто. Он ее муж, и она его очень любит.

Данила вздыхал и отворачивался, чтобы не тревожить ее своим раздражением, которое он старательно прятал за суетой.

Он даже немного завидовал Леночке. Все у нее просто и замечательно. Любимый человек рядом. Воскресный день удался. Погода потрясающая. Место пустынное. Посторонние вниманием не докучают. Что еще надо для удачного выходного дня?

Он так не мог. Старался, правда, но не получалось. Из головы не шло вчерашнее убийство деревенской девчонки, непонятно кому перешедшей дорогу. Он даже с Толиком повздорить вчера ухитрился, это когда они уже в отдел вернулись.

– А вдруг это не он, Толян? – Данила как раз достал из своего сейфа папку с делом и рассматривал фотографии той самой золотой безделушки, что была зажата в руке убитой.

– Так сознался же человек, чего огород городить! – Тот начал кипятиться с первых аккордов, понимая, куда Щеголев начнет клонить. – Давай еще маньяка придумаем себе на голову! И что будет?

– Что?

– Поселишься в том районе и будешь вахту нести в засаде денно и нощно! На заднице мозоль вырастет, как у мартышки, прежде чем тебе удастся кого-нибудь поймать. Оно тебе надо?! А Ленке твоей надо?! И найти никого не найдем, и...

Это вот незаконченное предложение, оборвавшееся союзом, мгновенно отрезвило Данилу. Конечно, Толик прав. Если они сейчас озвучат версию о маньяке, орудующем в окрестностях той самой деревни, и станут на ней настаивать, на уши поставят весь отдел. Информация запросто просочится в средства массовой информации, что посеет панику среди населения. Высшие эшелоны местной власти обеспокоятся, станут требовать ежедневного отчета. Им ни днем, ни ночью покоя не станет.

Да и не позволят им ее озвучить – версию с маньяком, если готовый подозреваемый есть. Который к тому же написал явку с повинной. Он наверняка и девушку задушил минувшей ночью. Толян вон как в этом уверен на все сто. А что не сознается пока Володя-библиотекарь, так по причине того, что не помнит ничего. И это вопрос времени. В убийстве Марии Углиной он тоже не сразу сознался. Не помнил потому что ни черта. Может, события и пятничного вечера из его башки так же вылетели вместе с похмельными парами. Чуть посидит без спиртного, станет вспоминать, глядишь...

Не вспомнил! Не вспомнил Владимир о трагических событиях минувшей пятницы ни в понедельник, ни во вторник со средой.

– Дома я был! – настаивал он, поворачивая поочередно к каждому бледное до синевы лицо с трясущимся ртом. – Если в случае с Машей я виновен, то здесь – грех на душу брать не стану! Не я это!!! Я даже из дома не выбирался после того, как с магазина пришел.

– Точно? – шипел в его сторону неверящий Толик.

Он уже поторопился и успел доложить начальству, что ситуация с убийствами в районе разрешилась, убийца под замком, ни о какой серии и речи быть не может. Стопроцентная явка с повинной. Можно докладывать наверх, что все в порядке. И тут такая ерунда! Артачится убийца и брать на себя второе убийство не собирается.

– Точно, – настаивал Владимир, неловко складывая ладонь к ладони и зажимая их мосластыми коленками. – Если в смерти Маши я виноват, то Танюшку я не убивал! Я ее вообще давно уже не встречал. Все говорили, что она уехала в город. И тут это...

– Помнится, в прошлые ваши визиты вы себя и в смерти Углиной не признавали виновным, – напомнил Толик.

Желваки ходили у него на щеках под смуглой кожей с такой силой и интенсивностью, что казалось, еще немного, и вылезут наружу, распоров изнутри тонкие лицевые перегородки. Он не мог простить этому загнивающему интеллигенту такого провала, не мог простить самому себе излишней торопливости и даже Щеголева пытался обвинять в том, что тот его не поддерживает теперь и отмалчивается. Сидит себе в сторонке, бумагами какими-то поигрывает и молчит.

Конечно! Он изначально был с ним не согласен! Конечно, пытался что-то возражать. И говорил напрямую, что признание библиотекаря запросто может оказаться оговором. Мучился человек виной, мучился да и решил наказать себя таким вот своеобразным способом. А потом возьмет и в канун суда пойдет на попятный. А то и в зале суда от всего открестится. И адвокату разметать их косвенные улики – раз плюнуть. Главный козырь у всех у них – это временная амнезия сознавшегося в убийстве Владимира, вызванная алкогольным опьянением. Что-то он помнил, что-то нет. Как домогался любимой женщины – помнил. Как душил ее – нет. Почему решил, что именно он это сделал? Так кому еще было? Они же были одни на берегу...