Читать книгу "Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре - Мартин Уиндроу"

Однажды, когда я за ней наблюдал, Мамбл заметила что-то крупное и достаточно медлительное. Она поняла: это ее шанс. Неожиданное пристальное внимание совы заставило и меня посмотреть в ту сторону. По шторе полз жук. Чувствуя, что сове нужна поддержка после неудачной охоты на мух, я посадил ее на свою руку и поднес поближе к жуку. Сова клюнула его, но промахнулась, попав по шторе. Жук свалился вниз на несколько сантиметров, но уцепился за ткань и снова пополз вверх. Сова еще пару раз ударила клювом и снова промахнулась. Жук не стал больше искушать судьбу, расправил крылья и взлетел. Мы продолжили свою пародию на соколиную охоту и преследовали его, пока он не сел на потолок. Мамбл не отрывала от него взгляда. Казалось, она успокоилась, но вдруг резко взмыла вверх с моей руки. Великолепный маневр – элегантный иммельман[9]– и сове все же удалось схватить жука лапкой. Она торжественно съела жука, устроившись на двери гостиной.

* * *

В отсутствие живой добычи Мамбл занималась военными играми. Она быстро поняла, как приятно прыгать с высоты в мусорную корзину и исполнять боевые пляски на приятно шуршащем содержимом. И все же главные удовольствия сова получала на больших высотах.

Один из потолочных светильников в моей квартире был выполнен в виде китайского фонарика – на спиральных кругах тонкой проволоки была натянута белая бумага. Мамбл скоро поняла, что это отличная цель. Бумага легко рвалась под ее когтями, шар раскачивался, издавая замечательный звук «бонк-бонк». Кульминацией атаки на «воздушный шар времен Первой мировой войны» становилось полное уничтожение противника: сова проделывала в абажуре столько дыр, что от него ничего не оставалось, а тонкая проволока уже не выдерживала столь яростного нападения. Как-то вечером сова истребила несчастный абажур практически полностью: она оторвала длинный кусок бумаги и полетела с ним, запустив цепную реакцию. Сова восторженно кружилась вокруг абажура, а бумага медленно опускалась на пол – казалось, что передо мной яблоко, которое вдруг решило почиститься самостоятельно.

Мамбл с ума сходила из-за ламп. В первый год она истребила несколько ламп, неуклюже приземляясь на них сверху и сбрасывая на пол. К моему удивлению, яркий свет ее вовсе не беспокоил. Если лампа переживала первую жесткую посадку совы в вертикальном положении, Мамбл усаживалась на тонкую кромку абажура, раскрыв крылья для равновесия, утыкалась «подбородком» в лапки и пристально смотрела прямо на лампочку. Возможно, ее привлекало тепло. Сова закрывала глаза и несколько минут покачивалась на абажуре, явно наслаждаясь своим состоянием. Однажды она не рассчитала амплитуду раскачивания и свалилась прямо в абажур, коснувшись лапками лампочки. Слишком поздно поняв, что лампочка горячая, сова оказалась в плену тесного абажура с крыльями над головой. Мамбл судорожно дернулась и подпрыгнула вверх, а я безуспешно попытался подхватить падающую лампу. Вскоре я понял, что мне нужны массивные и устойчивые осветительные приборы.

* * *

Еще враждебнее Мамбл относилась к домашним растениям. Иногда она падала на них сверху, начинала ковырять землю когтями и клювом. Но больше всего ей нравилось брать их с налета. Ее основной жертвой был папоротник с длинными, свисающими ветками. Сова совершала точно рассчитанный заход на цель, пролетая мимо, хваталась за приглянувшийся лист, набирала высоту и устраивалась с ним на двери. Там она пыталась съесть лист, хотя это полностью противоречило законам природы. Сова держала лист папоротника в сжатой лапке, откусывала от него кусочки и запрокидывала голову, пытаясь проглотить. Впрочем, все кончалось одинаково: сова бросала ободранный лист и внимательно наблюдала, как он опускается на пол. За темпами уничтожения моих растений я наблюдал по количеству зеленых клочков на газетах, разостланных вокруг совиных жердочек.

Однажды Мамбл устроила настоящие показательные выступления в этом виде упражнений. Вместо того чтобы отнести добычу на знакомую жердочку, она полетела в альков, где я повесил репродукцию очаровательного эскиза Альбрехта Дюрера с изображением серой неясыти. Там она и устроилась, уцепившись за толстую рамку, которая под ее весом заметно накренилась. Лист папоротника она сжимала в клюве. Когда я подошел, чтобы прогнать ее, сова триумфально буркнула что-то себе под нос (разговаривать с полным ртом было трудно, и голос совы приобретал металлический тембр).

Когда Мамбл только появилась в моей квартире, огромный папоротник рос в горшке, установленном на деревянной подставке в углу гостиной, возле панорамного окна. После того, как сова дважды разбивала горшок во время своих военных игрищ, мне надоело собирать рассыпанную землю с ковра. Я поставил горшок с папоротником на западный подоконник и защитил от новых нападений стратегически расположенной шторой и большим, зловещего вида марокканским колючим растением. Сове должно было хватить здравого смысла держаться от него подальше. Поскольку подставка пустовала, я решил заменить комнатное растение в горшке массивным бюстом Германика Цезаря (старшего брата Клавдия и – если верить Тациту – лучшего представителя этой не самой благонадежной семьи).

Мамбл быстро привыкла к этому изменению интерьера, с удовольствием усаживалась на голову генерала и проводила на ней по несколько часов. По моему мнению, это придавало комнате довольно стильный вид в духе Эдгара Аллана По. К счастью, макушку Цезаря было довольно легко чистить. Когда сова хотела полюбоваться закатом, я предлагал ей устроиться на большом керамическом бочонке, который специально для нее поставил на западном подоконнике – на разумном расстоянии от марокканской колючки. Это сову вполне устроило. Время в гостиной она делила между дверью, бюстом Цезаря и своим бочонком.

* * *

За два года у нас с Мамбл сложился вполне комфортный и удобный для обоих распорядок дня.

Я приходил домой вечером. Сова слышала, как я вставляю ключ в скважину, и до меня доносился тонкий, переливчатый звук, издаваемый на балконе. Когда я выходил на балкон, сова всегда сидела в своем убежище, выставив голову. Несколько минут она ухала, а потом перебиралась на жердочку у порога. Закончив процесс пробуждения, она ждала моего появления в клетке. Иногда Мамбл садилась на мое плечо, чтобы поздороваться (когда холодными вечерами она пощипывала клювом мои усы, от нее пахло холодной мокрой галькой – никакого зловонного дыхания, характерного для плотоядных и даже для собак). В другие моменты она прямо с порога прыгала в открытую корзинку – одним точным прыжком, не задерживаясь на жердочках. Когда я оставлял сову летать в квартире в мое отсутствие, она всегда прилетала, садилась на мое плечо и начинала нежно что-то бормотать мне на ухо. Поскольку от природы сова – создание, привыкшее большую часть жизни проводить в одиночестве, такое поведение было не просто знаком того, что ей приятно общество – Мамбл узнавала именно меня и относилась ко мне не так, как к другим. Начиная со второго лета, она стала воспринимать окружающих весьма враждебно. При любой возможности она старалась на них напасть, теплых приветствий удостаивался только я.