Читать книгу "Наша союзница - ночь - Анна Старинова"

– Кто вам разрешил заниматься на мосту?

– Штаб фронта! – ответил Доминго.

– Никто не мог разрешить без меня. Этот мост находится под моей охраной, – сердито сказал анархист. Затем спросил, показывая на меня:

– А эта сеньорита откуда?

– Переводчица русского товарища – военного инженера – Луиза, – быстро ответил Доминго.

– Есть документы? – спросил командир анархистов у старшего команды, который привел нас на станцию.

– Не знаю, не проверял.

– Есть, – ответила я и показала свой пропуск, выданный штабом Южного фронта, согласно которому мне разрешались поездки в фронтовой полосе в дневное и ночное время.

Командир анархистов внимательно прочитал пропуск, посмотрел его на свет, будто пытаясь обнаружить в нем подделку, и, возвращая, уже вежливо сказал:

– Садитесь, сеньорита!

– Почему и с кем у вас на мосту была перестрелка? – спросил анархист у Доминго.

– Никакой перестрелки не было. Это взрывались детонаторы.

Анархист попросил документы у Рудольфо.

Тщательно изучив документ, командир спросил:

– Вы, Вольф, из Германии приехали?

– Нет, из Польши! – ответил Рудольфо.

Но анархист оказался грамотным.

– Но Вольф – это чисто немецкая фамилия! – заметил он.

– Может быть, – согласился Рудольфо, – но я даже не знаю немецкого.

Дежурный, наконец, дозвонился в штаб фронта. Там подтвердили, что группе Доминго было разрешено провести занятия на мосту через Гвадалквивир.

– Все улажено, но другой раз без моего согласия и без моего представителя на мосту не появляйтесь! – сказал на прощание командир анархистской колонны.

В дальнейшем все практические занятия на дорогах мы проводили более осторожно.

Матадор

Много интересных людей было в батальоне «Эспесиаль» Доминго Унгрия. Воевали в нем интербригадовцы, прошедшие огонь и воду чуть ли не на всех континентах, но костяк батальона составляли испанцы. Они быстро осваивали искусство партизанской борьбы, технику и тактику диверсий в тылу врага. Из них один Доминго был военным и дослужился до офицерского чина, но он не стал служить в королевской армии и эмигрировал во Францию, где работал в партийном подполье.

Остальные воины до мятежа были мирными людьми: рабочими почти всех специальностей, от разнорабочего до квалифицированных шоферов, электромонтеров, строителей, рудокопов, в том числе и подрывников. Было много крестьян Андалузии, Экстремадуры, Старой и Новой Кастилии, валенсийцы и каталонцы. В Хаене к Доминго перешел и бывший матадор Энрике Гомес. Он был отличным воином в батальоне под Гранадой, хотя сам родился, вырос и работал в Наварре. Там он стал и матадором. У родителей его была большая семья, но мало земли. Энрике был старшим и еще не научился грамоте, когда пошел работать подпаском к бывшему матадору, которого рог быка изувечил в Памплоне в конце фиесты. Пастух любил читать и научил грамоте Гомеса. Маленький Энрике увлекся стихами и рассказами о матадорах. Пасли они бычков, и Энрике полюбил этих сильных, крутого нрава животных.

– Мне были противны матадоры, пикадоры и особенно бандерльеры, которые вонзают в животных красивые, но мучительные бандерильи, – рассказывал Энрике. – Ведь им бедные бычки ничего плохого не сделали, а их так мучают!

Гомес потрогал сломанные и уже сросшиеся ребра и продолжал:

– Но бывший матадор-пастух обнаружил во мне способности, а нужда заставила, и я пошел работать на ла пласа де торос. Помогал матадору, учился и наконец стал им сам.

И бывший матадор махнул рукой, как это делают испанцы.

– Но я любил и люблю бычков, мне их жалко, я знал их повадки, верил, что выйду победителем, избегал резких движений и берег своих бычков для последнего удара. Я наносил его тогда, когда хотелось публике. Я умел работать близко к рогам быка, мог его утомлять, но не обессиливать. Когда это требовалось, я показывал и трюки, но, как писали критики, «работал всегда точно, непринужденно», словно имел дело не с разъяренным быком, а с безрогой коровой.

Энрике опять дотронулся до переломанных ребер и продолжал:

– В Памплоне ровно два года назад, на фиесте, я немного выпил, решил показать мастерство старой школы – четкость движения при максимальном риске. Все шло отлично, бычок уже был готов к последнему удару, но выполнял все, что я ему навязывал. В это время, когда толпа в безмолвии следила за моей работой и поведением бычка, среди зрителей нашелся один мой недруг. Он что было мочи крикнул: «Дурак! Что ты делаешь?» Я на секунду ослабил внимание и почувствовал боль в левом боку. Теплая кровь потекла по телу, но у меня хватило сил убить быка. Я упал рядом. К счастью, бык сломал мне только два ребра и не задел внутренних органов.

– И вы бросили свое опасное ремесло? – спросила я.

– Нет! Публике нравилась моя работа. Мне повысили заработок, и я уже мог обеспечить семью отца, ездить на праздники вместе с младшими сестрами и братьями, которые любят смотреть светящиеся шары. Но пришел февраль, и меня захлестнула народная волна. Я стал не только матадором, но и пропагандистом, много читал, понял, что у крестьян и рабочих нет другого пути, кроме того, который указывает коммунистическая партия. Я пошел по нему.

Мятеж застал меня в Севилье, и я сражался на баррикадах, обманутые марокканцы и мятежники победили. После того как я увидел дела мятежных генералов и офицеров, зверства фаланги, я уже не могу убивать бычков, теперь я убиваю только тех, кто поднял мятеж, кто хочет народ превратить опять в рабов. Их я убиваю без всякой жалости. Я пошел в отряд Доминго потому, что тут не надо ждать вражеской атаки или приказа о переходе в наступление, мы сами ходим в тыл мятежников и подрываем их поезда, машины, бьем их из засады.

Гомес любил подрывать с помощью мин со шнуром.

– Каждый раз, – говорил он, – вражеский поезд напоминает мне разгоряченную тушу быка или сказочного змея, о котором мне рассказывал мой учитель-пастух, только вместо удара шпаги я дергаю шнур и вижу яркую вспышку, потом доносится звук взрыва и свист падающих обломков. Это вместо аплодисментов. И я ухожу довольный, зная, что на фронт не прибудет еще один эшелон.

– Энрике! – услышали мы зов Маркеса. – Иди сюда!

Матадор извинился и побежал, едва касаясь земли ногами. «Сила и ловкость всюду», – подумала я.

У Гомеса была тетрадь с портретом зверски убитого фашистами его любимого поэта – Фредерико Гарсиа Лорки и его стихи. В ней были записи об уничтоженных матадором машинах и поездах мятежников.

Отличался Энрике Гомес как разведчик и мастер по захвату или уничтожению вражеских часовых. В отряде его звали часто не по имени и фамилии, а «Наваррским тигром».

– Он как тигр! – говорили о нем его друзья, с которыми он ходил в тыл противника. – Прыжок – и часового нет!