Читать книгу "Наша тайная слава - Тонино Бенаквиста"

— Господа, вы не могли бы нам сыграть что-нибудь поцыганистей, что лучше пойдет с водкой? Это ведь наверняка засело в ваших струнах, если можно так выразиться.

— Поцыганистей?

— Само собой разумеется, размер вашего вознаграждения будет увеличен.

Посовещавшись, музыканты почувствовали себя в силах принять вызов, только бы им разрешили снять рединготы и парики. Кристиан поблагодарил их за это усилие. Потом пригласил своего выкликалу приблизиться к буфету с кондитерскими изделиями, скорее для услады глаз, чем ради настоящего чревоугодия.

— Рекомендую вам вот эти сероватые макароны[11], они с белыми трюфелями. Воображаю завтрашнюю рожу бомжа, который проглотит один-два и спросит: а они с чем, эти штуки?

Выкликала ничто так терпеть не мог, как цинизм, тем более цинизм богачей, но в устах Кристиана Гримо подобное замечание казалось, скорее, добродушной шуткой. В этом-то и заключалось обаяние его манеры говорить — в способности выдавать гнусность за комплимент, а комплимент за гнусность. Он попросил своего секретаря, чтобы буфет убрали как можно скорее, все упаковали и избавились с наступлением рассвета. После этого исчез в курительной комнате, чтобы выбрать себе гаванскую сигару. Выкликала воспользовался этим, чтобы позвонить своей жене. Сказал, что вернется поздно, с прекрасной прибавкой в кармане, я тебе потом объясню, чтобы она ни о чем не беспокоилась, его клиент немного особенный, но чтобы сейчас все бросить, и речи быть не может, я тебе потом объясню, еще один час, максимум два, я тебе потом объясню.

После чего снова обнаружил Кристиана Гримо, с сигарой в руке, на верхних ступенях лестницы, ведущей в парадный двор.

— Ваша жена наверняка подумает, что вы опять нарвались на психов.

— Ей больше нравилось, когда я работал привратником в министерстве, у меня там было классическое расписание.

— В министерстве?

— Давным-давно моей обязанностью было впускать посетителей в министерский кабинет. Мог бы открывать и закрывать эту чертову дверь до самой пенсии! Тогда-то я и решил попытать удачу в качестве выкликалы на частных приемах. Заказал себе точную копию своего костюма того времени, чтобы выглядеть поофициальнее. Моя медаль — дешевая подделка той, что я носил в министерстве, а та была копией медали выкликал королевского двора. Сегодня нас, наверное, четверо или пятеро во Франции, кто этим занимается. Каким бы шикарным ни был прием, люди вспоминают о нем только потому, что там был выкликала. Если бы ваши гости сегодня явились, большинство из них сказали бы когда-нибудь: Это было на том потрясающем вечере, когда тип во фраке объявлял наши имена! А не: Помнишь, это было в особняке Бейнель. Всякий раз, возвращаясь с каникул, мой Дамьен, которому сейчас двенадцать лет, заполняет в школе анкету и в графе «профессия отца» пишет: камергер. Прелесть, правда?

— Я думаю, что даже у выкликал есть имена. С самого начала этого проклятого вечера мне даже не хватило вежливости спросить ваше.

— Фредерик Перес. Все зовут меня Фредом.

— А вас самого когда-нибудь объявляли на публике, господин Перес?

— Да, в Сент-Максиме, на Лазурном Берегу, где я провожу отпуск. Мы там постоянно собираемся с друзьями, всегда с одними и теми же. И вот как-то вхожу я в бистро на площади и слышу, как приятели орут в один голос: Фредо! В тот миг мне показалось, будто я важная персона.

Выслушав горькие анекдоты и разочарованные речи Кристиана Гримо, стерпев, глазом не моргнув, длинный перечень его бывших друзей, Фредерик ухватился за случай и решил доказать ему, что дружба — сердечная, лишенная всякого расчета — все-таки существует.

— У моих приятелей фамилии не в ходу, им и имен довольно. И их не полсотни и даже не десяток, а всего трое. В жизни человека это много. Эрик — это память, постоянство. Он не забывает ни одного события, ни одного обязательства, ни одной клятвы, ни даже дурацкого вызова, который бросают друг другу в отрочестве и торопятся забыть во взрослом возрасте. Эрику легче умереть, чем не сдержать обещания, не прийти на встречу. На каждую важную для меня дату, будь то что-нибудь значительное или смешное, он находит время черкнуть пару строк. Это его способ всегда быть рядом. Мой друг Кристоф — это дар самоотверженности. Он первым вызовется таскать вещи при переезде, перекрашивать, будет всех провожать, присматривать за детьми или одолжит вам деньги, которых вам ужасно не хватает. Он умеет превращать неприятные обязанности в приятные моменты. Я знаю, что он скажет «да», о чем бы я его ни попросил. Это его способ всегда быть рядом. И еще есть Стефан, которому можно доверить самое постыдное, то, в чем невозможно признаться никому другому из опасения смутить их. Когда приходится туго, я ему первому звоню, потому что он надежен, собран, с ним как-то спокойнее. Это его способ всегда быть рядом. Так что если сегодня вечером вы хотели доказать, что люди не заслуживают никакого доверия, это, конечно, произвело впечатление, но не на меня. Мне нет никакой нужды рассылать своим друзьям приглашения с подвохом и подвергать их испытанию, я им и так доверяю.

Ишь ты, а ведь выкликала и впрямь оказался голосист.

— Доверие, говорите? Так знайте, что в одной из этих гостиных я повесил подлинник Каналетто, холст, масло, восемнадцать на двадцать один, изображает кампанилу Сан-Пьетро и оценивается в девятьсот пятьдесят тысяч евро. Никакой охраны, никакой сигнализации. Я ее там оставил, чтобы мои визитеры этим воспользовались. Эту вещь кто угодно может сунуть за пазуху. Уж если это для вас не доверие!

Гримо напрасно разыгрывал иронию. Он уважал того, кто еще верил в чувства, как он сам когда-то. Но с тех пор как он основал империю, заключал сделки с мошенниками и предавал наивных, после того как увлек свою команду к незнакомым берегам, выбрасывал за борт бунтовщиков, спасал потерпевших крушение и вел корабль твердой рукой, после того как любил, потом сжигал то, что любил, и забывал то, что сжег, сносил угрозы, все терял и все отвоевывал, — он в свои пятьдесят лет еще так хотел бы верить, что доводы сердца — превыше всего остального.

— Мои гости, не явившись сегодня, сделали мне против своей воли необыкновенный подарок. Своим отсутствием они мне четко доказали, что я был отъявленным мерзавцем. Если бы хоть один пришел, я бы еще усомнился, но их прекрасное единодушие — все равно что торжественное заявление.

Если Фредерик Перес хранил в себе веру в род людской, то выкликала в нем вовсю пользовался своим уникальным наблюдательным пунктом, чтобы подсматривать за странностями и причудами своих современников, наличие которых никто другой и не заподозрил бы. Чем еще занять себя, объявив о прибытии гостей, если не наблюдать за их действиями и поступками, угадывать их цели, истолковывать передвижения, предугадывать засады, расшифровывать стратегии, примечать фальшивые поцелуи и объятия, принужденные встречи? Светские мужчины в поисках дам полусвета, деляги, навечно погрязшие в своих делах, позеры, насмехающиеся над разодетыми в пух и прах, угодливые льстецы, мечтающие, чтобы их тоже обхаживали, нализавшиеся, но сияющие улыбками артисты, амбициозные богачи, презирающие амбициозных бедняков, надменные, внезапно ставшие заискивающими, неугодные, которые пытаются обратить на себя внимание… Какими бы ни были повод, время и место, тут всегда находились три вечных прототипа: те, что просто проходили мимо, но остались; те, что ловят удобный момент, чтобы пожать нужную руку; и те, что снисходят до беседы с шапочным знакомым, подстерегая кого-нибудь позаметнее. В час коктейля плелись подковерные интриги, смехотворные, но в которых всегда обнаруживалась глубинная природа каждого. Чего только не навидался на своем веку Фредерик Перес, чему только не был свидетелем, — невольный наблюдатель нравов избранных. Однажды вечером известный телеведущий, слишком самодовольный, чтобы просто сообщить, кто он такой, бросил ему: Да вы что, никогда телевизор не смотрите?! Во время одной церемонии открытия он торжественно объявил имя старого писателя, чьими романами зачитывался в отрочестве: знаменитый автор вдруг ухватился всей пятерней за медаль, висевшую на его жилете, и сравнил ее — тонкая метафора — с наградой на собачьей выставке. Фредерик Перес никогда не забудет того пламенного профсоюзного лидера, который весь вечер окликал обслугу: эй, ну-ка стой! Как он долго помнил главврача клиники, который сделал вид, будто не слышит, как ищут доктора, когда какой-то даме стало плохо. Ни социальный ранг человека, ни его воспитание не позволяли предположить, как он поведет себя при представлении, с бокалом шампанского в руке. Кто знает, как отреагировали бы Стефан, Эрик или Кристоф, если бы однажды он выкликал их имена?