Читать книгу "Дрезденские страсти - Фридрих Горенштейн"

Прочтя это отступление номер один, Энгельс спрашивает у Дюринга: «Как далеко может пойти человечный человек против человека-зверя, как далеко может он применять по отношению к последнему недоверие, военную хитрость, суровые и даже террористические средства, а также обман, – нисколько не поступаясь при этом обыкновенной неизменной моралью?» Так спрашивает Энгельс. Но нам, которые старше Энгельса на целый век, не о чем спрашивать г-на Дюринга.

Отступление номер два. «Если один поступает сообразно с истиной и наукой, а другой сообразно с каким-либо суеверием или предрассудком, то… как правило, должны возникнуть взаимные трения… При известной степени неспособности, грубости или злых наклонностях характера всегда должно последовать столкновение… Насилие является крайним средством не только по отношению к детям и сумасшедшим. Характер целых естественных групп людей и целых культурных классов может сделать неизбежной необходимостью подчинить их враждебную, вследствие своей извращенности, волю с целью ввести ее в рамки общежития. Чужая воля признается равноправной и в этом случае, но вследствие извращенного характера ее вредной и враждебной деятельности она вызывает необходимость выравнивания, и если она при этом подвергается насилию, то пожинает лишь отраженное действие своей собственной несправедливости».

По этому поводу Энгельс замечает, что социалист Дюринг таким образом оправдывает любые колониальные зверства «вплоть до зверств русских в Туркестане, когда генерал Кауфман летом 1873 года напал на татарское племя иомудов, сжег их шатры и велел изрубить их жен и детей». При этом «Политиздат» очень мягко, деликатно косвенно несколько поправляет Энгельса, указывая в примечаниях, что «основным источником, из которого Энгельс заимствовал данные об этих событиях, явилась, очевидно, книга американского дипломата в России Юджина Скилера «Туркестан. Заметки о путешествии в русский Туркестан – Коканд, Бухару и Кульджу»». Энгельс, естественно, продолжает полемику не со своим посмертным издателем – «Политиздатом», а по-прежнему с г-ном Дюрингом. «Но только он (Кауфман) не был настолько жесток, чтоб вдобавок еще глумиться над иомудами и говорить, что истребляет их в целях морального выравнивания».

В этом существенная разница между насилием старым, берущим свое начало от Каина, и насилием новым, современным, берущим свое начало от философов действительности конца XIX – начала XX века.

«В этом конфликте, – пишет Энгельс, – люди избранные, поступающие якобы сообразно с истиной и наукой, – следовательно, в конечном счете философы действительности, – призваны решать, что такое суеверие, предрассудок, грубость, злые наклонности характера, а также решать, когда именно необходимы насилие и подчинение в целях выравнивания. Равенство, таким образом, превратилось теперь в… выравнивание путем насилия, и первая воля признается равноправной второй путем ее подчинения». И наконец, в отступлении номер три Дюринг, как пишет Энгельс, «сам разрушает столь аксиоматически установленное равенство… Он, ухитрившись построить общество с помощью двух мужей, вынужден, однако, для конструирования государства привлечь еще третьего, ибо, – вкратце излагая дело, – без этого третьего не могут состояться никакие постановления большинства, а без таких постановлений, следовательно, также без господства большинства над меньшинством – не может существовать государство… Он (Дюринг) сворачивает в спокойный фарватер конструирования своего социалитарного государства будущего, где мы еще будем иметь честь навестить его в одно прекрасное утро».

Эти последние строки Энгельса относятся ко времени, когда он еще не успел посетить хозяйственные коммуны, социалистическое планирование и прочие элементы социалитата. Мы, согласно нашему изложению, благодаря Энгельсу там уже побывали. Тем не менее мы будем ждать новых встреч и с другими важными элементами социалистического государства будущего, с его культурой, с его конституционным устройством, с его представлениями о социалистической семье. Разумеется, Энгельс, как классовый социалист и диалектик, заявляет, что вслед за «буржуазным требованием уничтожения классовых привилегий выступает пролетарское требование уничтожения самих классов», и тут же попадает в ловушку, которую готовит всякому диалектику Абсолют. «Требование равенства, – пишет Энгельс, – сводится к требованию уничтожения классов. Всякое требование равенства, идущее дальше этого, неизбежно приводит к нелепости. Мы уже привели примеры подобных нелепостей, и нам придется еще указать немалое число их, когда мы дойдем до фантазий г-на Дюринга относительно будущего».

Энгельс, однако, не указывает нам (и как диалектик не может указать), где та точка, на которой могут остановиться требования классового равенства, то есть где они могут остановиться как процесс, не приведя к материализации «фантазии г-на Дюринга». Тем более что сам Энгельс несколько ранее указывает нам на опасное идеологическое орудие, с помощью которого г-н Дюринг и прочие философы действительности могут миновать (а мы знаем, что даже миновали) эту благоразумную точку классового равенства, на которой призывает остановиться Энгельс.

«Сперва из предмета, – пишет Энгельс, – делают себе понятие предмета. Затем переворачивают все вверх ногами и превращают отражение предмета, его понятие, в мерку для самого предмета. Теперь уже не понятие должно сообразовываться с предметом, а предмет должен сообразовываться с понятием». Далее Энгельс задает вопрос: «Что происходит, когда подобного рода идеолог конструирует мораль и право не из действительных общественных отношений окружающих его людей, а из понятий, или из так называемых простейших элементов «общества»?» Мы на этот вопрос ответ знаем. Мораль подменяется понятиями г-на Дюринга и прочих философов действительности о морали, право – их понятиями о праве, социализм – их же понятиями о социализме. Конечно, всякая идеология и всякая политическая система не свободна от извращений и подмен предмета понятием о предмете. Но именно поэтому Энгельс указывает на важнейшие достижения буржуазного развития, которое является наиболее эффективным способом борьбы с подобными подменами понятий, где бы они и при какой бы политической системе ни происходили. «Требование равенства, – пишет Энгельс, – приняло всеобщий, выходящий за пределы отдельного государства характер. Свобода и равенство были признаны правами человека». Причем «права человека» Энгельс выделяет курсивом. То есть свобода и равенство есть не то, что устанавливает для человека то или иное государство или общество, как было при феодализме, а то, что принадлежит человеку независимо от того, в каком государстве или в каком обществе он бы ни жил, как принадлежит ему собственное тело и собственная душа. Это величайшее достижение буржуазного общества, величайшее достижение буржуазной революции, и само буржуазное общество, невзирая на все свои извращения, неспособно это изменить. Таким образом, теперь, когда у нас сложилось более или менее полное впечатление о той социалистической морали и социалистическом праве, которые имел в виду г-н Генрици, мы можем вернуться в зал конгресса и послушать на этот счет новые соображения наших антисемитов.

XIV

Кульминацией русского дня конгресса, его выдающимся актом послужила резолюция, которую от имени Постоянного комитета конгресса зачитал Пинкерт.