Читать книгу "Гапон - Валерий Шубинский"

Жребий был брошен.

СТАВКА: СТАЧКА

3 января забастовал Путиловский — почти в полном составе.

Утром рабочие собрались у заводской конторы и вызвали Смирнова. Попререкавшись с ним (безуспешно), мастеровые разошлись по домам. Забастовало 12 500 человек. Завод встал.

С точки зрения организационной это был грандиозный успех гапоновцев. Остановить хотя бы на день крупнейший завод столицы, выполняющий государственные военные заказы, — это было почти за гранью возможного. Никаким революционерам такое и не снилось.

В тот же день Фуллон говорил с Гапоном по телефону. Он был у Витте. Министерство финансов связалось с администрацией завода. Решение об увольнении еще одного рабочего было отменено. Оставался один (Сергунин?). Фуллон просил прекратить забастовку. «Поздно», — ответил Гапон. Даже восстановление всех четырех рабочих уже не поможет: теперь каждая мастерская предъявляет свои требования. Договорились, что администрации Путиловского завода предложат встретиться с председателями отделов «Собрания» и делегатами от забастовщиков. Фуллон гарантировал им неприкосновенность.

Так закончился первый день.

Утром 4-го, в семь часов, согласно записке прокурора Петербургской судебной палаты, «большое количество рабочих явилось на завод и, пройдя по мастерским, удалилось, не нарушив порядка». Очевидно, отслеживали штрейкбрехеров.

В тот же день, согласно предварительно продуманному плану, забастовало второе предприятие — Франко-русский судостроительный завод, тоже задействованный в военных заказах.

Днем Гапон имел объяснение с А. М. Стремоуховым, начальником главного тюремного управления. Тюремному священнику грозили потерей места. Как будто Гапон рисковал только этим!

В шесть часов состоялась встреча, о которой Гапон договорился с Фуллоном.

Пришло 40 человек. Гапон зачитал Смирнову новые требования. Теперь они выглядели так:

«1) Уволить мастера Тетявкина и принять обратно двух рабочих — Сергунина и Субботина.

2) Рабочий день 8 часов.

3) Расценка новых изделий после испытания должна устанавливаться мастером по добровольному соглашению с выборными рабочими из мастерской и затем должна считаться обязательной; что же касается старых расценок, то они должны быть вновь пересмотрены на том же основании.

4) Должна быть учреждена на Путиловском заводе постоянная комиссия из выборных рабочих, которая совместно с администрацией разбирала бы все претензии отдельных рабочих. Увольнение рабочего не может состояться иначе, как с постановления этой комиссии.

5) Нормальная плата для чернорабочего не должна быть ниже рубля.

6) Отмена сверхурочных работ. В случае их необходимости, один час за два.

7) За брак, не зависящий от рабочего, завод уплачивает сполна.

8) Женщинам-чернорабочим плата должна быть не ниже 70 коп., и для детей их должен быть устроен приют-ясли.

9) Медицинский персонал завода должен быть более внимателен к рабочим, особенно к раненым.

10) Улучшить санитарные условия некоторых мастерских, особенно кузнечной.

11) Никто не должен потерпеть от забастовки.

12) Время, в которое не производились работы, не должно считаться прогульным, и администрации предлагается уплатить по средней расценке заработной платы».

Отец Георгий говорил за всех, время от времени оглядываясь и спрашивая: «Не так ли, товарищи?» Товарищи согласно кивали.

Смирнов не дал положительного ответа ни по одному пункту. Выполнение любого из требований, объяснял он, разорит акционеров. Сейчас они получают семь процентов прибыли в год, но это благодаря особым условиям военного времени. Норма — четыре-пять процентов. Если она опустится ниже, это разрушит все дело. Завод нуждается в инвестициях… Кроме того, увеличение оплаты приведет к увеличению стоимости продукции, которое ляжет на плечи потребителей, «в первую очередь крестьян» (понятно, что директор пытался апеллировать к совести рабочих, у многих из которых оставались родственники в деревне, — но едва ли крестьяне были главными потребителями продукции металлургического и машиностроительного завода).

Экономические аргументы Смирнова не произвели никакого впечатления на «товарищей». Тем не менее они выразили желание продолжить переговоры с правлением совета акционеров.

В тот же день Смирнов вывесил обращение к рабочим, призывая их прекратить стачку, обещая, что никто из бастующих не будет уволен или оштрафован. «Если же рабочие не выйдут на работу более 3-х дней, я вынужден буду приступить к расчету всех рабочих (согласно пункта 1 статьи 105 устава о промышленности)».

Всех. Всего завода. Угроза вполне бессмысленная.

Путиловский завод был мертв. Вот как описывал корреспондент «Нового времени» некто В.-ский эту необычную картину (газета от 5 января):

«Громадные заводские здания Путиловского завода стоят неосвещенными, мрачными. Не слышно обычных ударов молота, лязга стали, не видно дымка из заводских труб, не вылетают оттуда мириадами искры, не горят даже высокие электрические фонари по всей обширной территории завода…»

В этой ситуации директор мог бы подумать о компромиссе. Но сделать шаг навстречу забастовщикам — это означало взять на себя огромную ответственность. Причем не только перед акционерами, но и перед всем предпринимательским сообществом…

Между тем забастовку на второй день официально «заметили» столичные социал-демократы. 4 января они выступили со следующим заявлением:

«Общее оживление русской жизни отразилось и на так называемом „Собрании фабрично-заводских рабочих“. Как известно, это общество было основано слугами правительства для того, чтобы отвлечь доверчивых и малосознательных рабочих от действительной социал-демократической борьбы за свои интересы. И пока правительство было сильно, общество являлось его верным союзником. Теперь и оно подняло голову. Надеясь на слабость правительства, оно осмелилось говорить о забастовке и предъявить самые ничтожные требования…»

В противовес «ничтожным» требованиям гапоновцев, эсдеки выдвинули свои, смелые: от созыва Учредительного собрания до полуторакратного увеличения расценок. В тоне прокламации сквозила явная ревность: петербургская организация РСДРП, состоявшая примерно из трехсот человек, к тому же разделенных на большевистскую и меньшевистскую фракции, ощущала себя в эти дни бессильным карлой рядом с многотысячным и сплоченным «Собранием». Интеллигенты-революционеры пережили в эти дни величайшее унижение. Рабочий класс поднялся-таки на борьбу — но без них, не под их руководством.

Впрочем, прокламация отражала только позицию меньшевиков. Большевики выпустили свою, отдельную, выпадов против Гапона и его организации не содержащую.

Социал-демократы постоянно пытались проникнуть на собрания забастовщиков и выступить. Бывало, что «несознательные» массы, недолюбливающие «жидов» и «студентов», в грубой форме прогоняли их с собраний — и только вмешательство «сознательных» пролетариев предотвращало прямое насилие. Но некоторым эсдекам удавалось внушить к себе доверие — в тех случаях, когда им хватало ума не противопоставлять себя гапоновцам. «Многие, — вспоминал два года спустя меньшевик С. И. Сомов, — так и называют их „гапоновскими социал-демократами“ и твердо убеждены, что при гапоновском отделе состоят особые должностные лица, называемые социал-демократами. Они кроме этого видят, что социал-демократы довольно сведущие, „умственные“ гапоновские чиновники, и потому рабочие отдельных заводов обращаются к ним, когда приходится вырабатывать отдельные заводские требования своей заводской администрации… При выработке требований рабочие не только занимались будущими улучшениями, но также старались получить реванш за все свои прежние, давнишние долголетние обиды и злоупотребления… На одном собрании рабочий даже предложил мне вписать в листок требований, чтобы при введении восьмичасового рабочего дня рабочим выдали вознаграждение за неуплаченные им лишние ежедневные 2–3 часа работы в продолжение последних нескольких лет. И мне казалось, что во всех этих требованиях рабочие руководились не столько соображениями материального характера, сколько чисто моральным стремлением устроить все „по справедливому“ и заставить хозяев искупить свои прежние грехи». Все это относится именно к первым дням забастовки, когда эсдеки и «Собрание» еще формально играли друг против друга. Но на практике, как видим, уже в эти дни все было несколько иначе.