Читать книгу "Архив "Шамбала" - Константин Гурьев"

Оказалось, мои коллеги достигли серьезных результатов, которые существенно помогли бы и мне. Мои же открытия пригодились бы им и, безусловно, укрепили бы общие достижения. Впрочем, это стало слишком поздним открытием.

Многое прояснилось в первые же часы после убийства в декабре 1934 года Сергея Кирова.

Я был арестован и сразу же подвергнут допросу. Сначала от меня требовали признаться в знакомстве с Николаевым, который убил Кирова. Поскольку я категорически заявлял, что никогда не видел Николаева, мне была предъявлена его фотография.

С удивлением я узнал на ней человека, с которым работал в домике на Охте. Этот факт я признал как имевший место в действительности, а также добавил, при каких обстоятельствах видел Николаева и что там происходило.

Спустя несколько недель меня вызвали на допрос поздно вечером, можно сказать, ночью. Кроме следователя, который допрашивал меня и прежде, в кабинете находился еще один человек. Он сидел в темном углу кабинета, за столом, на котором стопками лежали дела — таким образом я его плохо видел.

Едва я вошел и сел, следователь начал задавать мне один и тот же вопрос: при каких обстоятельствах я был завербован врагом народа Яковом Блюмкиным и какие задания я от него получал? Мои ответы о том, что Блюмкина я не знал, вызывали у следователя какое-то искреннее озлобление, будто я нагло лгу ему в глаза. Он именно так и сказал мне, стоя прямо передо мной. Зная от других, что арестованных на допросах часто бьют, я испугался, потому что боюсь физической боли. И невольно поднял руки, стараясь прикрыться от удара.

Вдруг из угла раздался негромкий голос:

— Вас, Росохватский, что, били следователи?

Я молчал и не двигался, опасаясь, что следователь как раз в этот миг и ударит.

Голос из угла приказал:

— Сядьте, вы, сядьте. Видите, человек испугался.

Следователь отошел к столу, а человек, сидевший в углу, спросил:

— Почему вы отрицаете факт знакомства с Блюмкиным? Вашего участия в заговоре с целью убийства товарища Кирова, более чем достаточно для расстрела. А знакомство с Блюмкиным — не преступление. Преступлением может считаться только осознанное и активное противодействие Советской власти выявлять и наказывать врагов народа. Вы понимаете меня?

Я кивнул, хотя и не понимал, что кроется за словами, произнесенными таким мирным, почти приятным тоном.

— Если вы не были пособником Блюмкина, то нечего бояться и лучше просто признать факт знакомства. Но, поскольку вы так упорно скрываете этот факт, у нас невольно возникают подозрения и сомнения в вашей искренности.

— Но, поверьте, я в самом деле не знаком с Блюмкиным.

Человек в углу вздохнул. Наверное, это было каким-то сигналом, потому что следователь внезапно подскочил ко мне и ударил в лицо, а потом и по телу, старясь попасть по болевым точкам. После третьего или четвертого удара я упал со стула на пол, и он продолжал избивать меня ногами.

Потом все прекратилось, и следователь снова отошел к столу. Я лежал неподвижно, будто надеясь, что они забудут обо мне, хотя прекрасно понимал: этого не произойдет.

Наконец, голос из угла сказал:

— Дайте ему фото.

Следователь подошел ко мне, взял меня за руку, потянул вверх:

— Вставайте, вставайте. Ничего страшного с вами не случилось. Смотрите сюда.

И тут я увидел на фотографиях того самого «Геворка», который так помог мне в свое время.

— Да! Этого человека я знаю, но я знаю его под именем «Геворк»! — почти закричал я.

— Геворк? — спросил голос из угла. — Ну, хорошо, пусть Геворк. Когда и как вы с ним познакомились?

И я начал рассказывать всю историю нашего знакомства. Когда я вспомнил слова Геворка, то есть Блюмкина, о том, что особое внимание надо обратить на роль Бокия, следователь смешался, а из угла, как мне показалось, послышался смешок. Даже не смешок, а хихиканье.

О Блюмкине и встречах с ним я рассказывал долго. Уже наступило утро, когда следователь спросил, потягиваясь:

— Что вы еще можете показать по вопросу о знакомстве и сотрудничестве с врагом народа Блюмкиным?

Но я уже ничего не мог вспомнить, о чем и сообщил.

Со временем у меня стало складываться мнение, что тем «человеком из угла» и был тот самый Бокий, хотя это только мои предположения.

Вскоре меня осудили на пять лет за соучастие в заговоре, имевшем целью убийство Кирова.

Поверьте, что эта история не закончилась и, видимо, никогда не закончится.

Искренне ваш, Росохватский».

17. 1929 год, октябрь. Москва

О том, что один из самых известных чекистов Советской Республики Яков Блюмкин предательски встречался со злейшим врагом этой же республики Львом Троцким, начальнику Особого отдела ГПУ Глебу Бокию стало известно сразу же, как только поступила эта информация. Никто, собственно говоря, и не докладывал. Так, просто передали сплетенку.

Товарищ Бокий отреагировал как-то отстраненно, мимоходом. Услышал, переспросил и перевел разговор на что-то другое. Даже подробностями не стал интересоваться.

Только потом, когда остался один, на несколько минут позволил себе расслабиться: как ни крути, а сделано важное дело, и сделано отлично! Даст Бог, никто ничего и не заподозрит. Ну, а если и заподозрит? Что смогут предъявить ему? Нет у них ничего против Глеба Бокия. Нет! А у него почти на всех есть хоть что-нибудь.

…В свое время, в самом начале тысяча девятьсот двадцать первого года он с легким высокомерием отнесся к тому, что рассказывал Барченко. Слушая его вполуха, Бокий вспоминал, как Тумэн Цыбикжапов пригласил его в феврале семнадцатого прогуляться по Питеру, который уже начинал волноваться.

На углу Невского и Караванной стояли, судача о чем-то, несколько баб, по виду кухарки или иная прислуга. Цыбикжапов, подхватив Глеба под локоть, подвел к ним. Постоял, вслушиваясь в беззаботную болтовню, потом обошел эту бабью стайку так, что оказался сбоку от Глеба.

Лицо его замерло. Глаза уставились в одну точку и стали тускнеть. Потом превратились в безжизненные, будто остекленевшие. Через минуту послышалось нарастающее мычание, звук, к которому Бокий уже привык: он уже несколько раз видел и слышал молитвы «тибетцев» и их обращение к Высшему разуму.

Образованный человек, Глеб Бокий понимал, что никакая молитва не может сотворить больше, чем человеческий Разум. Поэтому заунывные звуки, бормотание и затуманивающиеся взоры всерьез не воспринимал. Так, ерунда, пережитки, которые сами исчезнут в светлом социалистическом будущем!

Вот и сейчас он смотрел на Тумэна Цыбикжапова с легкой, едва заметной усмешкой.

Глаза Цыбикжапова стали оживать. Сначала пропал зрачок и весь глаз казался карим. Потом зрачок стал быстро увеличиваться, и теперь уже исчезла радужная оболочка. Бокий не хотел верить себе. Зрачок стал светлеть, разгораться, и вдруг из него будто вырвался тонкий лучик, сверкавший нестерпимо ярко, невесомый, едва заметный!