Читать книгу "Принцип индивидуации. О развитии человеческого сознания - Мюррей Стайн"

А теперь я рассмотрю видение Юнга поздних его лет как предложение пути христианству, предложение встретиться с настоящим и будущим. Жизнь Юнга глубоко ориентирована на религиозный опыт и мышление. В книге «Трактовка Юнгом христианства» я пытаюсь показать, как и почему Юнг был столь поглощен христианством. Я не верю в то, что он был «пророком, посещаемым привидениями»,[184]готовым прочитать новое евангелие христианам или вообще современникам, но я думаю, что он был глубоко и лично вовлечен в проблемы, встающие перед христианством в нынешние времена. Для него это было во многом похоже на то состояние, которое в психотерапии испытывает врач, вовлекаясь в психический материал пациента. Психика врача откликается на страдания пациента, и, считывая этот отклик (то есть используя контрперенос), врач превращает свои внутренние реакции в путеводный инструмент целительного процесса пациента. Сны, фантазии, мысли и чувства врача о пациенте, развиваясь в присутствии пациента и в сфере взаимности, возникающей между ними, обладают мощным порождающим эффектом в целительном процессе.

Я утверждаю, что Юнг был вовлечен именно в такого рода активность во взаимоотношениях с христианством, которое стало его «пациентом», а сны и другие бессознательные продукты его поздних лет жизни во многом имели отношение к этому пациенту. Именно в свете этого мне хотелось бы рассмотреть значительное видение, которое он испытал в 1939 году в возрасте около шестидесяти пяти лет. Он описывает это видение в «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях»:

«В 1939 году я провел семинар по «Spiritual Exercises» Игнатия Лойолы. Тогда же я собирал материалы для «Психологии и алхимии». Однажды ночью я проснулся и увидел в изножье кровати распятие, которое ярко светилось; оно было не вполне натуральных размеров, но очень отчетливое, причем тело Христа было как бы из зеленоватого золота. Видение казалось мне удивительно прекрасным и в то же время пугающим, хотя видение само по себе – для меня дело обычное, я довольно часто вижу живые и яркие образы, как это бывает в гипнотическом состоянии… Я тогда размышлял над «Anima Christi», одной из медитаций в «Spiritual Exercises». Видение явилось будто для того, чтобы напомнить мне, что я забыл об аналогиях aurum non vulge (необычное золото) и viriditas (зеленое). Когдя я понял, что мое видение было связано с основными символами алхимии и что мне явился в некотором роде Христос алхимиков, я даже несколько успокоился.

Зеленое золото – это творческое начало, которое алхимики находили не только у человека, но и в неорганической природе. Оно для них было выражением anima mundi, мировой души, или filius macrocosmi – Антропоса, сотворившего весь мир. Этим духом наполнена даже неорганическая материя, он присутствует в металлах и камнях. Таким образом, мое видение соединило образ Христа и его материальный аналог, filius macrocosmi. Если бы не зеленое золото, столь поразившее меня, то я был бы готов предположить, что в моем представлении о христианстве не достает чего-то существенного, или, другими словами, мой устоявшийся образ Христа страдает некоторой неполнотой, и что мне предстоит восполнить этот недостаток. Однако указание на металл выдает очевидную алхимическую природу образа Христа в моем сне как некого соединения живого и духовного с мертвой материей».[185]

Мои комментарии к этому видению сведутся, я надеюсь, к точке возможной трансформации внутри христианства. Первый комментарий имеет отношение к самому Юнгу. Наиболее вероятно, что сознание Юнга шестидесяти пяти лет далеко превосходило пределы потребности в Боге переноса. Можно, конечно, и обмануться, но я думаю, что вполне оправданно будет сказать, что Юнг, по крайней мере, далеко превзошел потребность в переносном объекте в форме родовой доктрины Бога. Так что утверждение, которое я хочу здесь сделать, заключается в следующем: это религия и религиозное переживание за пределами личных потребностей переноса. Это важно, потому что существует широко распространенный аналитический взгляд на то, что как только потребность переноса «проанализирована» и «проработана», религия теряет raison d'etre[186]и становится несостоятельной.[187]Она больше не может существовать, потому что психологическая причина ее существования разрушена. Юнг не согласен с этим и доказывает, что есть нечто наподобие религиозного «инстинкта», что религия является сущностно (то есть архетипически) человеческой, а не базируется на неразрешенных детских потребностях и на навязчивом повторении. И не существует возможного конца символической жизни и символических переживаний, поскольку бессознательное неисчерпаемо. Стало быть, еще более важный смысл заключается в том, что религия – все еще живая возможность для современных мужчин и женщин даже после того, как они проанализируют перенос, переживут потребность в «родителе на небесах» и поймут психологическое значение традиционных религиозных символов.

Второй момент вытекает из наблюдения о том, что в свои поздние годы, после шестидесяти пяти и приблизительно во время этого видения, Юнг начал интенсивно заниматься изучением и, как я это назвал, «терапией» своей религиозной традиции. В течение многих лет он изучал тексты ведущих мировых религий и большинства еретических ответвлений; он глубоко погружался в гностицизм и алхимию; он тщательно исследовал такие отдаленные религиозные источники, как «Тибетская книга мертвых» и «И-Цзин»; он посещал американский индейцев, африканцев на горе Элгон, мавров и восточных индийцев; он изучал антропологию. Сейчас, в возрасте за шестьдесят, он возвращается к христианству, с которого начинал, и этой работе он посвятил последние два десятилетия своей жизни. Это возвращение к тому, что он отверг ранее, к традиции, для того чтобы дать возможность психике активироваться и по-новому откликнуться на нее – важный факт для нахождения в этой связи потенциальной ценности данного видения для трансформации христианства. Трансформация и дальнейшая индивидуация христианства потребует от современной психики вобрать в себя традиционные образы и доктрины, а затем откликнуться на них новыми символами.

Третий момент принадлежит природе откровения. Монотеистические традиции зафиксировали откровения в прошлом: «Наши отцы говорили…» После того, как слова авторитетных фигур были записаны и кодифицированы, традиции оставалось лишь добавлять комментарии и пояснения. До некоторого предела возможно и дальнейшее расширение доктрины, но не может быть никаких новых откровений, которые сравнились бы со старыми. С точки зрения традиции, разумеется, такого рода меры предосторожности необходимы, иначе любой мог бы говорить с авторитетностью Отцов. У каждого свое мнение, сон или видение, и какофония голосов скоро окажется оглушительной. Этот страх открыть двери новому откровению – коллективный эквивалент барьера вытеснения в индивидуальной психике. И так же, как происходит в индивидуальном анализе, терапия христианства, осуществляемая Юнгом, разрушает барьер вытеснения и позволяет бессознательному говорить снова, как когда-то, в былые времена.