Читать книгу "Истощение времени, или Сведения об участии кота Тимофея в государственном перевороте. Соленый арбуз - Владимир Орлов"

Зименко пожал всем руки и пристроил чемодан у аккуратно заправленной постели Николая.

– Все дождь идет, – сказал Зименко.

– Все дождь, – кивнул Николай.

Потом они говорили о каком-то Мише Луговском, который перешел в бульдозеристы, о чем давно мечтал, и еще о ком-то, кого Букварь не знал и кто тоже куда-то перешел.

Такое начало показалось Букварю странным, и он подумал, что Зименко ничего не знает. Тем более что Бульдозеру совсем незачем было рассказывать кому-нибудь о том, что его избили.

Но Зименко пришел сразу же после драки, и вряд ли это было простым совпадением. Значит, он пришел разбираться или читать мораль. Нотации могли вызвать только раздражение. Ворчали про себя, словно Зименко был их противником, словно он придерживался каких-то иных принципов. Вели себя как нагрешившие бухгалтеры, к которым прибыл ревизор. Грехи были неподсудные, а ревизор собирался повторить строгим голосом прописные истины. Ждали, когда он начнет. Настороженно и даже враждебно наблюдали за ним.

А Зименко не начинал.

Он был голоден. За ужином съел три порции пшенной каши со свиной тушенкой. Смеялся громко и качал головой от удовольствия.

– С детства ненавидел пшенную кашу. Пшенную и еще манную. А сегодня – три порции! Слушай, переходи в кошурниковскую столовую, а то у них там повариха безнадежная. Я серьезно…

– Нет, – сказала Ольга, – я лучше завтра манную приготовлю.

За столом Зименко один был оживленным и шумным. Букварю показалось, что он похож на Виталия Леонтьева. Только на веселого Виталия, если такой мог существовать. Длинный и худой, сложенный баскетболистом, со строгими красивыми чертами лица, он пригодился бы в кино на роли положительных героев. Лицо у Зименко было выбрито, а короткие волосы он старательно приводил в порядок белой полиэтиленовой щеткой.

После ужина Зименко погулял вокруг палатки, потом посидел над Канзыбой, в камнях, облюбованных Букварем. Вернулся совсем мокрый, с восторженными глазами.

– Да! Места у вас!

– Ничего, – согласился Кешка. – С елочками…

Было еще светло, но голубое уже превращалось в синее.

– Я, ребята, спать лягу, – сказал Зименко. – Устал я.

Устраивался Зименко рядом с Букварем, на постели Бульдозера. При свете керосиновой лампы Букварь увидел, что лицо у Зименко было усталым и старым.

Укладывались все, только Виталий сидел за столом у лампы.

– Не помешаю? – спросил Виталий.

Спросил он Зименко, и в голосе его Букварь уловил раздражение и даже какой-то вызов.

– Интересная книжка? – сказал Зименко.

– Олдингтон.

Слово это Виталий произнес небрежно («да этот… как его») и в то же время важно, с многозначительным пафосом.

– А-а-а… – протянул Зименко.

Виталий проговорил что-то на английском и вздохнул.

– Ну-ну, – сказал Зименко, – писал я по нему курсовую.

И заснул.

Когда Букварь проснулся, Зименко, голый до пояса, разминался у палатки. Потом он и Виталий надели боксерские перчатки, серые от старости, и начали лупить друг друга. Перчатки сразу почернели, стали блестящими, два длинных, мускулистых парня топтались на скользкой траве, а дождь шел и шел, отрабатывая дневную норму. Виталий был собранней, бил резче и злее, словно дрался всерьез.

В палатке Зименко открыл свой здоровый чемодан и, устроившись поудобнее, стал бриться. Сказал себе в оправдание:

– Каждый день приходится.

– А у нас Кешка каждый день сапоги чистит, – сообщил Спиркин.

– Ага, – подтвердил Кешка и показал свои сапоги, блестевшие, как палехская шкатулка.

Ребята дурачились, и Зименко должен был это понять. Но он не понимал или делал вид, что не понимает.

После завтрака Зименко выразил желание пойти на просеку и там поработать со всеми.

– Желаете познать физический труд в чистом виде? – поинтересовался Виталий.

– Ага, – сказал Зименко. – Желаю познать все виды труда, которые есть на трассе.

– У меня приятель, – сообщил Виталий, – коллекционирует бутылочные наклейки. У него семьсот девятнадцать наклеек.

– А я коллекционирую все виды труда. Чтобы потом на том паровозе кататься веселее было. В первый дом на трассе вбил гвоздь, в последний рельс буду вгонять костыли. – Сказал для Виталия, а потом добавил для себя: – Сплю и вижу этот последний костыль… чуть ржавый от ожидания…

На эти слова никак не ответили, просто стали думать про этот последний костыль. «Почему обязательно чуть ржавый?» – спросил себя Букварь.

Деревья падали с глухим и печальным стоном. Зименко разделся до пояса, мускулистый, мокрый, коричневый, смачно ухал топором. Молчаливая общая работа сблизила, словно Зименко все эти дни махал топором с ними. Букварю показалось теперь, что Зименко похож не на Виталия, а на Николая: такой же сдержанный и немногословный, такой же улыбчивый и сильный.

Курили под елью, пепел сыпали на чудом оставшийся сухим бурый мох, бурый лохматый коврик из таежного пенопласта.

– А ты мало изменился, – сказал Кешка.

– Климат такой, – объяснил Зименко. – Хорошо сохраняет.

– Больше двух лет прошло с тех дней, – вспомнил Кешка. – Тогда на трассе еще ничего не было. Никакого поселка Курагино. Белая степь.

– У тебя были тяжелые сапоги с подковками.

– А ты помнишь? – удивился Кешка.

– А кому же тогда помнить? Не эти ли самые сапоги, мокрые и грязные, ты положил мне на лицо?

– Помнит, гад! – обрадовался Кешка. – Ты и проснулся-то тогда не сразу. Мы спали на столе первого секретаря райкома комсомола, – это Кешка объяснял уже всем остальным, – четверо на столе. Двое на диване. Там и познакомились.

– Смешнее всего было глядеть на секретаря райкома. Он приходил тихо-тихо, сидел с бумагами в углу на стуле. Маленький, застенчивый такой. Когда мы просыпались, он улыбался и говорил: «Доброе утро…»

– И надо было переть туда, где теперь поселок, километров пять, по сугробам, в тридцатиградусный…

Букварь слушал и завидовал. Он вечно опаздывает. Он приехал на все готовенькое. На все эти сборно-щитовые домики, металлические кровати и байковые одеяла.

– И чемодан у тебя был тот же самый, – сказал Кешка.

– Тот же самый.

– А чего ты его таскаешь?

– Да понимаешь, какая штука. Три месяца я на этой должности. Прописан в Абакане. За три месяца был я в Абакане от силы неделю. Все по трассе. Так нужно. Все-таки у нас километров-то семьсот…

Зименко засмеялся. Букварю нравилось, как он смеялся. Когда он кончал смеяться, смех прятался в уголках губ, в морщинках у носа, ждал новых шуток. Так огонь в углях ждет новых дров.