Читать книгу "Мозаика любви - Наталья Сафронова"

Запустив пальцы в густые локоны на затылке, он прижал ее лицо к своему плечу, зарылся носом в волосы и дышал живительным озоном аромата, который они источали. Она покорно обмякла в его руках, как любимая кукла с безвольно висящими тряпичными руками.

Всей поверхностью тела, прижатого к ней, всей открытой навстречу чувствам душой он впитывал ее волнения, желания, печали. Она с благодарностью ощутила, что мучительная тревога, напряжение последних дней, душевная боль и терзания совести растворяются в нем, как капелька крови размывается, бледнеет и исчезает в морской волне. Почувствовав боль, перетекающую из нее, он только крепче сжал любимые плечи. От податливости и беспомощности, от хрупкости этих плеч сердце болезненно сжалось. Ее, обычно такую решительную и сильную, стало невыносимо жалко. Увы, он мог предложить только свою душу, свои руки, свою молчаливую любовь. Она почувствовала его стыдливую беспомощность и, шевельнувшись, коснулась губами щеки, ободряя и зовя к себе. Он обрадовался, что нужен, и торопливо нашел ее губы.

Поцелуй был долгим, как сон. Погружаясь в него, они теряли ощущение реальности, утопая в горячих волнах, набегающих изнутри. Они качались на этих волнах, ныряли в них до тех пор, пока не сбили дыхание и не вынырнули на поверхность, открыв глаза.

Она напряглась всем телом в страстном порыве, он властно коснулся ее груди. Губы притягивались друг к другу как магнитом, но это была уже явь, сон кончился. Она переступила с ноги ногу, он ослабил объятия. Вернулось время слов, молчать больше не хотелось.

— Ты последний мужчина в моей жизни — теперь никто не позарится, — смеясь, произнесла она, растирая ладошкой следы помады на колючем подбородке.

Он тихо проговорил, прижав ее к себе уже по-дружески:

— А я и не позволю никому покушаться.

Они помолчали.

— Расскажешь? — спросил он, тревожно глянув в темноту за ее спиной, как будто там мог прятаться враг.

Она медленно прикрыла усталые веки и отрицательно качнула головой:

— Потом, если пройдет.

— Уже прошло, ты победила, успокойся. — Его голос звучал твердо, но неубедительно.

— Надолго ли? — вздохнула она, опять прижавшись носом к его плечу.

Он поцеловал волевые морщинки на высоком чистом лбу, как бы уповая на ее разум. Она поняла его и кивнула, потом украдкой глянула на часы.

— Пора? — обреченно спросил он.

— Давно, — ответила она.

— Удачи, я с тобой, — с волнением, но без пафоса шепнул он прямо в завиток светлых волос над ухом.

— До встречи, — ответила она, отстраняясь от него и крепче подвязывая пояс пальто.

На следующий день все мировые информационные агентства сообщили, что парламент утвердил в должности премьер-министра Лилию Петрушенко».

Под печатным текстом размашистым почерком было написано:

«С Новым годом, милый! С Добрым утром! Прими всю меня плюс эти заметки. Хочу провести здесь рядом с тобой оставшиеся триста шестьдесят четыре дня и ночи наступившего года и просыпаться на твоем плече. Поехала проверить ребенка и поздравить маму! Позвони, когда проснешься. Целую. Таня».

Дочитав приписку на последней из рассыпающихся страничек рукописи, Лобанов встал и отправился к холодильнику. Голова болела, он вяло пожевал кусок сыра под домовитое урчание кофейной машины. Осторожно втягивая в себя плотную горячую кофейную пенку, глянул на часы. Было полшестого темного, как ночь, зимнего утра. Накинув куртку, Лобанов взял ключи от машины и, как с бортика в воду, шагнул из подъезда в струи ледяного ветра. Машина приветственно мигнула ему фарами и послушно загудела, вторя кофеварке. Анатолий неторопливо стряхнул снег со стекол и крыши, чуть медля, давая возможность телу замерзнуть, а машине согреться. Когда он, наконец, уселся, сиденье уже было теплым, а печка старательно разогревала стекла и воздух в салоне. «Бытовая техника погубит институт семьи! — включая приемник, подумал холостяк. — Ну, какая женщина может обеспечить человеку такое безмятежное утро: все быстро, качественно и молча? Без поручений и вопросов о том, куда это ты собрался в такую рань. А куда я собрался? Да просто покататься, перед утренним душем».

Сияя огнями с рождественской яркостью, его автомобиль медленно выполз из дворов и, глухо взревев, сгинул в январской праздничной пустоте спящего города. До рассвета оставалось еще часа полтора.

Глава 9

Игорь Тимофеев колдовал у плиты. Затянувшиеся новогодние каникулы истощили запасы в холодильниках и фантазию хозяек, мыслящих категориями салата оливье и курицы в духовке. Тимофеев был натурой творческой и собирал кулинарные рецепты, как сюжеты для своих очерков, — придирчиво. Работали все четыре конфорки и духовка, что создавало особо теплую атмосферу дружеского застолья. Грузный полковник, Женя Балтийский, обливался потом и требовал открыть форточку, но подоконник был завален рукописями, гранками, фотографиями и прочим продуктом профессиональной деятельности хозяина, поэтому открывалась только дверь в коридор. Не выдержав очередных жалоб гостя на духоту, хозяин, не оставляя надолго своей стряпни, подсел к столу и, махнув между прочим, без тоста и компании, подвернувшуюся рюмку, объяснил недовольному гостю, что значит жара.

— Нелегкая судьба журналиста занесла меня в середине ноября в Объединенные Арабские Эмираты. В Москве минус 13 градусов, в Дубае — плюс 31 градус, за воротником 40 градусов на сто грамм виски «Red Label». Ступаю на землю с обостренным чувством жажды и тепла к арабам. Но восток — дело тонкое, поэтому обещанной партнерами визы нет. Не пришла вовремя. Деньги у меня есть, но американского разлива. Поменять на местные не могу, не выпускают через границу. Ни поесть, ни попить, ни позвонить. Томился я долго, пока градус снаружи не повысился, а внутри не понизился. На точке равновесия, примерно так на градусах тридцати я начал искать путь к спасению.

— Что тебе грозило? — проворчал недовольный Женька, который раз проверяя, готов ли лед в холодильнике.

— Смерть в пустыне от жажды! Увольнение с работы за срыв репортажа! Когда я эти перспективы представил, то стал метаться. Вижу — арабский пролетарий перед моим носом ожесточенно трет шваброй мраморный пол зала ожидания, где есть все, что мне нужно: обмен, буфет, телефон.

Его лицо мне показалось открытым, располагающим, почти знакомым, как у таксистов на Киевском вокзале. Я просунул через ограждение руку со стодолларовой купюрой и попросил его сердечно, по-русски: «Разменяй, друг!» Он испуганно замер, а я удвоил усилия и на всех доступных мне языках стал объяснять, что хочу, есть, пить, звонить и вообще — «к маме». Он неосторожно приблизился к моей клетке, я, схватив его за рукав, притянул к ограждению, сунул в карман деньги и, прижав к решеткам, чмокнул в щеку. Он перехватил швабру, как копье, вырвался и убежал.