Читать книгу "Пустыня - Василина Орлова"

Смущение и позор, ну просто помидорный румянец смущения, неизбежный и тем более постыдный. «Фу, ну и кентавр», — только и было моих мыслей, когда случайно вновь падала взглядом на сцепления мускулов и сухожилий, подернутых тонюсеньким слоем переливчатого жирка, и скрытых тугой натянутой кожей. Радом с таким моё тело смотрелось бы, надо полагать, как бледный трупик только что ощипанной курицы рядом с уже вполне прожаренными товарками-гриль.

И тут довелось совершить ещё одно, внеочередное, открытие: все, ну вот буквально все женщины, каких только наблюдала, в том числе самые строгие и стройные, холодные и холёные, спокойные, умные и презрительные, становятся сами не свои и превращаются в форменных дурочек с переулочка в присутствии подобных представителей нашей дикорастущей фауны. Целая галерея удивительных метаморфоз пришла на память в подтверждение тезиса.

Но почему? Почему так?..

Вот, пожалуй, ещё одно не лишенное известного резона соображение — может быть, мой оппонент попросту чувствует примерно то же, что и я — разве что там, где я хихикаю, в полном соответствии с представлениями о том, как должна вести себя женщина в подобных случаях, он выпирает грудь, лезет без страховки на столб с электропроводкой и говорит, когда я вхожу в комнату, словно невзначай, другу — по телефону: «У нас с Яной всё не очень серьезно — так, свободная любовь».

Позор, а.

Меня здесь нет, я вроде бесплотного духа, смотрю и вижу всё сразу. Именно так — только несравненно полнее и яснее Господь, если верить священным книгам, воспринимает мир — в единое мановение, равное вечности. Ведь для Бога нет времени, следовательно, нет и развития чего бы то ни было, нет жизни, нет смерти — есть только безграничная полнота бытия, объемлющего все. Если забыть о концепции становящегося бога, выдуманного еретиком, мистиком Яковом Бёме, оказавшем большое влияние на Шеллинга.

Были ли вы?

Конечно, были. И есть. Не вопрос. Просто хочется думать, что у всех прошлое одно и то же, но ясно, как пригожий день, что это не совсем так или даже совсем не так.

Пусть тогда будет что-нибудь другое. Только живое. Пожалуйста! Есть ведь такие вещи, если ты их случайно узнал о человеке, делают его родным тебе и близким навсегда. Как правило, мелочи, какие-нибудь пустяки. Например, при первой очной встрече с Вадимом невзначай узнала, что, ложась спать, он закрывает книжками или ещё какими предметами красные огоньки работающей аппаратуры, потому что иначе не может заснуть. Я обладаю этим неважным знанием — и непонятно почему хорошо.

Людмила как-то пришла на работу в разных носках. Без всякого оригинальничанья, они только едва различались по тону, и рисуночек был на левом зигзагами, а на правом ромбиками. В какой-то момент она поглядела и удивилась: «Ой, у меня разные носки или галлюцинации?»

Саша любит очень горчицу, намазывает на хлеб вместо масла.

А ещё один человек каждый месяц покупает очки, потому что ровно раз в месяц его очки выходят из строя — с ними обязательно что-нибудь происходит, то он случайно на них садится, роняет, раздавливает в кармане, оставляет в гостях или теряет в общественном транспорте.

А одна девушка стесняется носить шапку, хотя ей очень идут все фасоны — надевая вязанный берет или капор, старается отстать от компании или убежать вперёд. В остальном яркая, уверенная в себе и окружающем мире молодая особа.

Да и, в общем, таких пустяков — их миллион. Но каждый из них как-то по-особенному мне дорог.

Хотя и не лилии в серванте.

Лилии лучше.

Но можно без.

Я собиралась купить квартиру. Несчастная девочка! Честное слово, самой себя жалко.

Ивантеевка в самом исходе февраля удивляла прежде всего пробкой, в которой мы с родителями засели на далеких подступах. Папин старенький жигуленок фырчал, но фурычил.

«Папин жигуленок» — звучит как штамп, претендующий на культовую знаковость, поэтому я должна снабдить его комментариями.

Тот атавистический механизм (отчаянно живучий, впрочем) был приобретен маминым братом в уже подержанном состоянии, а когда поистерся окончательно, оказался пригнан под наши окна с далекой Украйны. Шестая модель, кстати, советская сборка, как сказал тот милиционер из Курска. В чём-то он прав…

Сероглазый родственничек, с усами, опущенными книзу по бокам рта, как заправский казак, расставался с конем. С большими трудностями преодолев двойную государственную границу с этой неликвидной контрабандой, он пригнал свою телегу в Москву, чтобы мы её здесь продали. При самом лучшем раскладе загнать её можно было долларов за сто пацанве, знакомой по подъезду, да и то вероятность, что не засмеют, день ото дня прытко стремилась к нулю.

Дядя Микита просил за колымагу две с половиной тысячи долларов. Причем не когда-нибудь, в отдаленном грядущем, что теряется в жидко голубеющем горизонте, а сейчас, и не у гипотетического покупателя, а у нас, поскольку завтра самое позднее к вечеру он обязан был предстать пред чёрны очи тёти Олены, а иначе не сносить ему головы.

Мама посмеялась-посмеялась, да и махнула рукой: в таких делах она столь же непрактична, сколь оборотист и ухватит дядя Микита.

С трудом наскребли дяде положенный гонорар, продавать же, конечно, оказалось некому, и понемногу конструкция прижилась, учитывая, что Петька и в хвост и в гриву эксплуатировал единственную до недавнего времени машину в семье.

Правду говорят, ничего постояннее временного.

Поэтому мы и рассекаем, как катамаран, безбрежные лужи, поднимая снопы брызг и обдавая встречные авто такими же струями, которыми охлестывают нас.

Было заранее понятно, что время тяжелого, тупого и неуступчивого издыхания зимы — не лучшее для осмотра новой местности. Однако городок скорее понравился, если не брать в расчёт, что растреклятые ивантеи пишут названия своих улиц мелкими, как в газете, буковками, но украшают стены домов огромнейшими цифирями. И если буковки ещё можно распознать, восстановив по частям название улицы — Колхозная — то цифры после такого формата совсем терялись. Как тот слон на картинке в детском журнале, в которого вписано без счета мелких тварей.

Кроме того, ивантейцы были редки на улицах города, и попадались на глаза не чаще, чем лесные звери, так что создавалось странное ощущение, будто за тобой наблюдают, но ты не знаешь, откуда и кто именно.

Раз завидели было метрах в двадцати прохожего. Мы запутались в маленьком городке. Но ивантеец в тот же момент, встрепенувшись, сделал шаг влево и пропал из вида, зарывшись в ноздреватый сугроб, да так удачно, что и шапки его не оставалось.

Меланхоличный прораб, или старшой, или подрядчик, назовем его для простоты менеджером, поведал, что другие менеджеры ушли, а на менеджерячное место навесили по старой памяти доменеджеровских времен тугой и косный амбарный замок, и вот там, под замком, есть и стол, и компьютер, и распечатки, а на распечатках — сплошь прайсы да планировки.