Читать книгу "Кровные узы - Роберт Линн Асприн"

Когда он, оторвав лицо от булыжника, поднялся, с трудом сохраняя равновесие, вопроса, в какую сторону пойти, не возникло.

* * *

Это было переплетение длинных улиц, долгий извилистый путь домой, где у нее будет достаточно времени собраться с мыслями. У нее болела голова. Ныла спина. А от самого нестерпимого неудобства не было избавления до тех пор, пока она не завернула за угол и не столкнулась лицом к лицу с одним из немытых и дурно воспитанных санктуарийцев.

Размахивая ножом, подонок не дал ей выбора, и это безмерно порадовало ее. Она оставила его в том переулке, где он набросился на нее и где скорее всего его сочтут за одного из тех бедолаг, что умирали от многочисленных болезней Санктуария. У него были соответствующие болезни пустые глаза. Через некоторое время он просто перестанет жить, по мере того, как зло внутри его безмерно разрастется. Бедняки и бездомные умирают очень легко: начнем с того, что они, как правило, отличаются более слабым здоровьем, а этот определенно был в плохом состоянии еще до того, как она оставила его лежащим посреди улицы и полностью забывшим о том, что он был с какой-то женщиной.

Из-за этого она пребывала в более хорошем расположении духа, когда пришла на улицу у моста и направилась по дорожке, которой не пользовалось большинство людей, к своей живой изгороди у дома на задворках Санктуария. Но она пришла не первой.

Темпус уже был там, разгуливая с мечом в руке вдоль забора; он остановился, когда она вышла из-за деревьев в слабое сияние звезд над головой и свет, пробивавшийся сквозь ставни. В каждой черточке лица Темпуса сквозила ярость. Но она продолжала идти, слегка прихрамывая, и встала лицом к лицу перед ним. Он оглядел ее с ног до головы. Меч медленно опустился острием вниз и повис в его руке.

— Где ты была? — спросил он. — И, черт возьми, где мой конь?

— Конь?

— Мой конь!

Он указал мечом на ограду, на калитку, словно все было совершенно очевидно. И действительно, нигде не было видно коня, а ведь Темпус приехал верхом, она слышала это. Собравшись с силами, она прихромала к обросшей кустарником изгороди, где земля, все еще мягкая после дождя, была помята и истоптана огромными копытами.

И где был измочален куст шиповника.

Она постояла, разглядывая остатки куста, и свет за закрытыми ставнями замерцал ярче, засиял расслабленным добела металлом. Свет медленно умер, когда она снова повернулась к Темпусу.

— Девушка, — сказала она. — Девушка украла коня. В моем доме. У моего гостя.

— Ты в этом не виновата.

Голос его стал спокойнее, сдержаннее.

— Нет, — тихо и размеренно промолвила она. — Заверяю тебя в этом. — И, выпрямившись во весь рост, когда Темпус прикоснулся к ней:

— С меня уже достаточно, спасибо.

— Тебя это тоже касается.

Раздув ноздри, она со свистом выпустила воздух. Пахло лошадьми и грязью, затоптанными розами и шлюхой. А огромный мужчина был полон гнева и печали, гнева, начавшего приобретать смущенную застенчивость.

— Похоже, наши проклятья несовместимы. Буря и огонь. А начали мы хорошо.

Он ничего не ответил. Его дыхание стало учащенным. Пройдя мимо Ишад по истоптанной земле, он резко и пронзительно свистнул.

Поймав его свист, Ишад внутренне собралась и швырнула его по ветру, заставив Темпуса вздрогнуть и изумленно взглянуть на нее.

— Если свист способен возвратить коня, — сказала она, — моя воля донесет его до него.

— Способен, — сказал Темпус, — если только трес жив.

— Его похитила молодая женщина. Ее запах повсюду. И запах кррфа. Не чувствуешь?

* * *

Он с силой втянул воздух.

— Молодая женщина.

— Не из тех, кто мне знаком. Но ее я узнаю. Розы мне очень дороги.

— Чертова стерва.

Это прозвучало определенно точно, и глаза его сузились, указывая на понимание происшедшего.

— Горячая особа.

— Ченая

— Ченая.

Повторив это имя, она надежно поместила его в память, затем взмахом руки распахнула дверь в комнату.

— Чего-нибудь выпить, Темпус Тейлз?

Убрав меч в ножны, он пошел рядом с ней, легко поддерживая ее под руку; когда она поднялась на ступени, дверь распахнулась от усилия воли, яркий свет залил заросший сорняком двор.

— Садись, — сказал он, когда они вошли в дом. Голос его был сама сдержанная вежливость; Темпус налил вина ей, затем себе.

— Я должен извиниться перед тобой, — сказал он, словно слова были бесценны сами по себе. И дальше:

— У тебя волосы в грязи.

Она со смехом выдохнула, затем задышала глубже, сильнее и обнаружила, что проснулась. Смех был не из приятных, как не было приятным и выражение лица Темпуса.

— У тебя подбородок в грязи, — сказала она, и он вытер его такой же заляпанной грязью рукой.

От обоих несло запахами улицы. Внезапно Темпус усмехнулся по-волчьи.

— Я бы сказала, — заметила Ишад, — что нам обоим повезло.

Он осушил свой бокал. Она наполнила его снова.

— Бывает так, что ты напиваешься? — прямо спросил он.

— Добиться этого трудно. А ты?

— Нет, — сказал он.

Другой тон. Теперь в нем не было надменности. И гордыни. Он посмотрел ей прямо в глаза, и стало ясно, что в эту ночь, в это мгновение произошло не обычное сближение мужчины и женщины. Лишь что-то напоминающее это. Ишад ощутила, что произошло одно из тех редких мгновений, когда Темпус Тейлз приблизился к тому, чтобы стать мужчиной. А она — к тому, чтобы стать женщиной. Возможно, впервые.

Она вспомнила встречу в переулке, Темпуса верхом на коне, его пытающееся что-то доказать поведение.

Но, потерпев поражение, обворованный и оскорбленный, он стал чувствительным. Он готов был злоупотребить этим, и вновь Ишад ощутила это зыбкое равновесие, полярную противоположность тому направлению, куда звала Темпуса черная ярость. Улыбнувшись, он выпил вина; навечно неразрешимое противоречие.

Можно было бы ожидать, что человек, живущий бурной жизнью, становится сложным. Или безумным, по крайней мере для тех ограниченных, кто лишен воображения Проклятием Темпуса стала его кипучая энергия: в исцелении своих ран, сексе, бессмертии.

Ее же проклятие — разрушение. И сочетание их проклятий невозможно.

Она рассмеялась и, облокотившись на стол, вытерла рот тыльной стороной перепачканной грязью руки.

— Что тебя позабавило?

В ее словах сквозило подозрение.