Читать книгу "Люди в голом - Андрей Аствацатуров"

Очевидец подобного события или рядовой зритель, узнавший о нем в новостях, невольно испытает чувство странного, полузапретного удовольствия, эстетического наслаждения, рожденного обманом ожидания и шокирующей непредсказуемостью сюжетной коллизии.

Именно это переживание пусть ненадолго, но охватило меня, когда Принцесса сообщила мне о смерти Толика. Вряд ли кто-то из знавших его ожидал подобной развязки. Толик мчался на всех парусах к успеху. Он сам был успехом: много зарабатывал, добивался все новых и новых должностей, обманывал партнеров, обильно ел, пил, тучнел на глазах, наконец, как настоящий сказочный герой, получил в награду Принцессу. И вдруг на его жизненном пути возник элемент нового замысловатого сюжета — дачный туалет с гнилыми досками и метафизической надписью «оставь надежу, всяк сюда входящий». А дальше в истории фигурируют не деловые бумаги, рестораны, сауны с девочками, а совсем-совсем другое: стульчак, кряхтенье, треск дерева, испуганный вскрик и сомкнувшиеся над головой героя фекальные воды вечности.

Неприятность иногда бывает неожиданной. Но неожиданность никогда не бывает неприятной, потому что всегда открывает ресурсы воображения и приносит удовольствие. Именно поэтому известие о смерти Толика (я повторюсь, тем более что вы, дорогой читатель, все равно не сможете этому повторению воспрепятствовать) было хорошей новостью. Толик в свое время нанял каких-то молодых людей избить меня. Избиение не состоялось. Почти не состоялось. Но молодые люди могли в любой момент снова появиться.

Со смертью Толика все это бесповоротно ушло в прошлое, чему я был тогда несказанно рад.

И снова эта забывчивость!

Любезный моему сердцу читатель! Вы, наверное, наблюдательны и обратили внимание на то, что я опять забыл про NN. Странная забывчивость, не правда ли?

Я действительно забыл о нем. Забыл как персонаж, сидящий за ресторанным столиком и слушающий болтовню Принцессы, — она ведь все это время, пока меня посещали мысли о спорте, стрекотала без умолку. И я забыл об NN как автор. Причем, заметьте, уже во второй раз. Видимо, бессознательно я потерял к нему всякий интерес. И знаете, пожалуй, я больше не буду к его персоне возвращаться. Надоел он мне. Конечно, я мог бы написать, что спустя какое-то время, пообщавшись с Принцессой и поделившись с ней всеми новостями, я оглянулся и увидел, что за столиком, где раньше сидел NN, расположились уже какие-то другие люди (так оно в действительности и было). Но все это неинтересно. Меня больше занимают ожившие в тот день воспоминания о странной веренице персонажей, сложившейся в нелепый сюжетный калейдоскоп. Вызывая в памяти эти воспоминания, оживляя их клавишами компьютера, я хочу лишний раз убедиться в существовании невидимой силы, связывающей между собой совершенно разных на первый взгляд представителей ушастой человеческой породы. Об этой силе мне твердила московская редакторша, ее искали литераторы и независимые журналисты до тех пор, пока сами не стали ею. Эта сила триумфальным маршем прошлась по земле, возводя города и плотины, храмы и бары. Уничтожив попутно все поголовье стеллеровых коров. Она отозвалась эпическими сюжетами, героикой будней в новой литературе.

«Надо быть как все!» — с высокомерным смирением сказала одна мемуаристка, обращаясь к самой себе на страницах дневника, адресованного широкой публике. Публика любит бублики. Что ж… будем как все. Последнюю стеллерову корову съел в 1908 году некий Попов с товарищами. Будем как все. Если нам не дано оседлать тигра, то хотя бы покоримся ему, покоримся силе, но оставим для себя возможность представить ее в новом обличье. А пока вернемся к Толику и Принцессе. Но начать придется с Арчи.

Детство, семейные традиции и снова гуманитарная наука

С Арчи меня познакомила Ирена, экзальтированная питерская тусовщица. Она затащила меня к нему в гости после какого-то очень скучного литературного вечера, на котором я отсидел рядом с ней полтора часа, мужественно борясь с зевотой.

— Удобно вот так, без приглашения? — допытывался я уже в третий раз, когда мы шли по набережной канала Грибоедова, приближаясь к дому, где жил Арчи.

Стоял шумный питерский летний вечер. Было душно и пыльно. Из подворотен струился запах не вывезенных помоек, настолько неприятный, что я, помню, невольно поразился, какие все-таки у человеческой жизнедеятельности бывают странные последствия.

— Очень даже удобно. Не сомневайтесь, — ответила моя спутница. — У Арчи всегда проходной двор. К нему можно, знаете ли, приходить в любое время дня и ночи. Тем более, он сам хотел с вами повидаться, и я обещала, что вас приведу. Вы ведь в детстве дружили?

«Ну да, дружил. Мало ли с кем я дружил. Что, теперь к каждому таскаться в гости и вспоминать золотое детство? Да и Арчи этот, может, и вовсе не так уж жаждет меня видеть, как Ирена расписывает».

По правде говоря, идти куда-то мне совершенно не хотелось. Но коротать вечер дома одному, тем более без еды — я с утра не успел купить продукты — тоже было неохота. Поэтому я согласился составить Ирене компанию и заглянуть к Арчи. И потом она сказала, что он всегда хорошо кормит своих гостей.

Мы действительно когда-то знали друг друга. Правда, очень давно. В далеком и нежном детстве, наполненном болезнями, глистами, обидами, страхами, крикливыми детсадовскими воспитательницами, считалками, уродливыми игрушками, садистами-врачами, глупыми песнями, стишками и прочей дребеденью, из которой по мере взросления вырастаешь, как из старой одежды.

Его полное имя было Артур, но дома его называли Арчи, и с самых юных лет, знакомясь с кем-нибудь, не важно, со своим сверстником или со взрослым, он всегда представлялся как Арчи. Мой дед подружился с дедом Арчи еще в самом начале 50-х. Их сблизило общее несчастье: обоих прорабатывали на очередной сессии Академии наук как сторонников реакционных научных методов, расходящихся с задачами коммунистического строительства. С тех пор они стали ходить друг к другу в гости, вместе отмечали религиозные праздники, ездили отдыхать в Гурзуф, где дед Арчи построил себе дачу.

Их дружба передалась следующему поколению, как это часто бывает в известных семьях, гордящихся своими традициями. Она сохранилась эдакой семейной реликвией, но стала вялой, и наши родители, скорее, общались по инерции, в силу какой-то застарелой привычки. Династическая дружба вроде хронического заболевания. Сначала она кажется неприятной, но со временем свыкаешься. От нее невозможно излечиться. Даже повседневные заботы не помогают. Мы в силах лишь загнать ее в глубь нашей памяти. Но достаточно малейшего толчка, слабой искры, едва различимого под микроскопом микроба — и вот надоевший некогда субъект, чаще всего это пожилая, дурно пахнущая особа, знавшая, скажем, твою бабушку, сидит у тебя дома и уже в десятый раз рассказывает о том, какие хвори ее одолевают и в каких аптеках она покупает лекарства. Впрочем, в нашем случае, кажется, все было не так. Мои родители и в самом деле питали к отцу Арчи — им всем тогда было где-то около тридцати — удивительную для династической дружбы приязнь. Она укреплялась еще и тем, что семейство Арчи жило с нами по соседству. По-моему, так…