Читать книгу "Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - Ада Самарка"

И не было у нас никогда никакой пламенной страсти, не было конфетно-букетного периода, когда томятся, гадают, хотят завоевать, потом страдают, горят, пишут стихи, пишут надписи на заборах и на асфальте под окнами «зая, я люблю тебя», и делают друг другу какие-то безумные романтические сюрпризы, и выкладывают лепестками всякие сердца и стрелы, ведущие от лифта к кровати (читала на форуме). Это что-то такое любопытное и совершенно не имеющее к нам никакого отношения – то, что началось между нами в одних богемно-веселых гостях, тянуло на самую банальную интрижку. Мы были уставшими, разболтанными, свободными и пьяными, и это все случилось в первый же вечер, и было каким-то таким заурядным и невыразительным, будто происходило между нами на протяжении многих лет: он отправился провожать меня и неожиданно, у самого парадного – поцеловал в губы. Я туго соображала, но происходящее явно нравилось мне, и я сказала, чуть отстранившись от него, деловитым тоном, вытерев губы запястьем: «Ты говорил, у тебя ключи есть от квартиры друга, где нужно кота кормить?» Он ответил, что есть, и повел меня за руку в аптеку. «Зачем в аптеку?» – удивилась я. Он растерянно посмотрел на меня, я засмеялась и ждала его на ступеньках, у входа. И потом, на следующий день, он должен был уезжать с этой компанией на море, на полтора месяца (тогда он занимался рекламным продакшном и не был стеснен во времени). И он просто звонил и писал мне эсэмэски, примерно раз в два дня. И другие из той компании просто звонили и писали, и я им – мы ведь дружили чуть ли не с детства. И потом кто-то из них убедил меня взять этот отгул, приставить к выходным в честь праздника и приехать на три дня, поездом, и вернуться потом с ними, на его машине. И когда он позвал меня тогда, на той обочине, на жаркой, в лужах-миражах трассе между Симферополем и Бахчисараем, к себе на колени, мне показалось, что это те колени, на которых я до того сидела всю жизнь, просто не замечала их.

Даже не помню, когда кто из нас сказал первым про любовь. (Ну ладно, я.) Но вообще, все было так очевидно и так как-то само собой предполагалось, что слова становились совершенно ненужными. Он не дарил мне много цветов и подарки на день рождения выбирал заранее, дотошно советуясь, и мог подарить в итоге комплект зимней резины для автомобиля.

Наша свадьба была также процедурой весьма условной – он спросил: «Ты пойдешь за меня?», и, хотя мое сердце дрогнуло тогда, ответила любимой шуточкой: «В армию?», а он засмеялся и сказал: «Ну… ты поняла», – и я подумала, что все это так естественно, в итоге, что мог бы и не спрашивать. Мы пришли в загс с группой самых близких друзей, все шутили особо въедливо и изощренно, свекровь хмурилась, ее сын пил на ступеньках уже вторую жестянку «Нонстопа», и кто-то подкалывал его, привязывая энергетические свойства напитка к способности влиять на потенцию, стоял дикий зной, я тянула минералку из пластиковой бутылки.

На следующий день мы уехали на две недели в Турцию, где было жарко, как в сауне. Мы не вылезали из ресторана с кондиционером и из бара-бассейна, даже на море не ходили, объедаясь фруктами, мороженым и тягучим, приторным рахат-лукумом. Вечерами, под доносящиеся снизу вопли вечерней анимации, смотрели в номере на ноутбуке идиотские современные российские фильмы и снова что-то ели. После той поездки каждый из нас поправился на шесть килограммов.

Выйдет врач и скажет мне… Как там у них принято сообщать катастрофические известия… И тогда что я? Через вязкий промежуток полагающейся черной тоски дальше я-то буду жить, воспитывать ребенка и во всем буду видеть какой-то высший смысл. Я со всем смиряюсь. Я уже смирилась с этой больницей, с этим нелепым рыцарством на обочине. Это не могло быть нужно, но так надо. Если бы вышел врач и сказал бы мне, что все… волна хлорных нечистот сбила бы меня с ног, прорыв городской канализации… ну а потом-то, через года два, через три, неужели я бы написала где-то в Итернете: «Ищу надежного, верного, крепкого»?

За что я его люблю? За что я люблю себя? Я – интеллигентная, легкая в общении, добрая, из приличной семьи, коренная киевлянка, между прочим, читаю Александра Бенуа, «Мои воспоминания», Страпаролу читаю, «Приятные ночи»… но разве за такое можно ПОЛЮБИТЬ, вот это моментальное слияние тел, облепленных дорожной пылью и арбузными косточками, фиолетовые пластмассовые тапки… разве вообще можно за что-то любить? Это, по-моему, какое-то инстинктивное дикарское чувство, сродни природным рефлексам. Разве можно за что-то хотеть пить? Или есть? Все построено на механизме банальной космической перистальтики в этом мире. Любовь – из этого рода, ничего общего с лепестками роз, такая же точно спастическая душевная конвульсия. И ни за что. Но я не уверена, что есть в мире кто-то еще, еще один с такой вот ювелирно подточенной под меня душой с ее космической перистальтикой, нет такого второго тела со всеми его феромонами, так подходящего моему телу, нет – как нет такой второй меня, не нуждающейся в дарении себе цветов и в романтических сюрпризах. Мне нужны бы были романтические сюрпризы от кого угодно, но только не от себя самой, но только не от него.

Если выйдет врач и скажет то, что я так боюсь услышать… Меня убивает жалость. Все бы хорошо, если бы не жалость, переходящая в ненависть, а это уже совсем нестерпимое чувство. Чтобы его было не жаль, я бы фантазировала, что его увела другая женщина.

Ведь это сплошь и рядом случается.

За последний год распалось три пары наших знакомых – в одной семье было трое детей! Трое! А одни прожили вместе около пятнадцати лет, такие, в свое время совершенно повернутые на методиках раннего развития интеллекта ребенка, тоже любители Крыма с палатками, художники, конечно… роды в воде, купание с дельфинами… И во всех случаях – однозначные, бесповоротные уходы, в новые семьи, к новым женщинам.

Вот если бы он ушел. Если бы мне позвонили не из больницы, а его новая женщина: «Здравствуйте, вы меня не знаете. Я давно хотела поговорить с вами…»

Я бы совершенно не боролась за него, ничего бы не спрашивала. Не выясняла, не пыталась бы повернуть время вспять, начать с нуля, узнать почему, как, что мы сделали не так. Чушь! А что мы сделали так – на симферопольском вокзале и на той арбузной обочине? Подобные вещи происходят не из-за того, что кто-то что-то делает или не делает. Я бы, наверное, договорилась о времени, когда он придет забирать свои вещи, чтобы меня не было дома всю ночь, чтобы не смущать его. Кое-что погладила бы даже, почему нет. Сложила бы то, что он наверняка не нашел бы. Альбомы с фото поделила бы и оставила его часть лежать на видном месте – захотел бы, может, и взял бы. Хотя я даже и не знаю, как он бы поступил. Он любит эти альбомы, любит фотографии. Так что, может, и взял бы. И приготовила бы поесть, почему нет. И я бы, конечно, переживала, но, господи, совсем не так, как сейчас. Если бы отнять чувство тревоги за него, жалость, ужас, негодование, то остался бы только лишь мой личный страх перед одиночеством. А это мое, личное, не касающееся его – такой пустяк. Я бы была спокойна за него.

«Да как ты можешь быть такой спокойной? Ты, наверное, уже давно разлюбила его!» – недоумевала бы подруга, у которой я бы осталась ночевать. А я не боюсь начинать сначала. И если бы он просто ушел к другой женщине, то я не питала бы к нему ни капли зла, и к той, новой, тоже – порадовалась бы, что ему хорошо, повздыхала бы, что вот, нашлась для него та, с которой лучше, чем со мной… а память о той прекрасной жизни, что у нас была до сих пор, совершенно не отравляла бы меня – я бы с огромной благодарностью судьбе за эти годы смотрела бы фотографии и видео и как-то жила дальше, стараясь радоваться случайным маленьким радостям. Жить, заполняя дни тоской, ненавистью и омерзением… это же так глупо! А те его вещи… господи, если выйдет доктор и скажет мне… что мне потом делать с его вещами? Ведь если бы он ушел к другой женщине, то что он не забрал бы с собой, я совершенно спокойно выбросила бы. Я люблю вообще выбрасывать, расхламлять. Но что я буду делать со всеми этими вещами теперь?!