Читать книгу "Жизнь без спроса - Саша Канес"

Обычная реакция мамы на мое недоумение по поводу Машиных поступков была следующей:

– Ну, значит, так тому и быть, Анюта. Маша – девочка взрослая, разумная и знает, что делает. Нам с тобой вмешиваться ни к чему.

Почему та же самая мама устроила такую невозможную жизнь мне? Почему она ни разу даже не попыталась извиниться передо мной за то, что раздавила меня своим авторитетом, за то, что, будучи молодой и красивой, я искренне считала себя «серой мышью»?! Я ни разу по-настоящему не влюбилась, я жила странной жизнью, с постоянной оглядкой на то, что скажет мама, если увидит… если узнает… Даже когда я бунтовала, это был бунт с оглядкой на маму. Почему? Почему даже замуж я вышла за человека, похожего своей ничтожностью на мужа матери, на моего отца? Я никогда не говорила с мамой о том, могу ли я позволить себе любовную связь, но каждый раз, когда мне случалось не ночевать дома, я боялась, что мама узнает об этом и обвинит меня, взрослую самостоятельную женщину, в том, что я тем самым предаю и ее, и собственную дочь.

Я прилела в Москву ночью и попыталась позвонить маме с утра. Разумеется, ее мобильник был, как обычно, выключен.

Недолго подумав, я все-таки набрала номер того самого дежурного врача. Я начала было разговор с длинных извинений за причиняемое беспокойство, но в ответ услышала только: «Срочно приезжайте!» Внутри все оборвалось:

– Что случилось? Что с мамой?!

– Приезжайте срочно! Ей хуже!..

– Это опасно?! Вы можете дать маме трубку?

– Она не сможет сейчас говорить.

– Все так ужасно?

– Не хочу вас пугать, но положение очень серьезное. Мы ждем вас! Я снова дежурю. Мы делаем все возможное, но… приезжайте срочно!

Не мешкая ни минуты, я оделась, бросилась вниз, села за руль промерзшей насквозь машины и, не осознавая до конца, на каком я свете, помчалась в Коломну.

Я не успела. Ни коломенская больница, ни самый современный антибиотик не справились с двусторонней пневмонией. Мамы не стало за час до того, как я влетела в больницу.

На меня немедленно обрушился поток объяснений и медицинских терминов, но я не слушала. Никто не виноват! Я знаю, что никто не виноват! Может быть, только разве что папа, Боря, «Борюсь». И то, так тоже думать неправильно… Мама умерла только для того, чтобы никому не мешать, чтобы быть как все… И ей было абсолютно все равно, что при этом будет с ее дочерью.

Мне выдали маленькую стопку ее вещей. Мама оставалась в сознании до последнего вздоха и, похоже, подготовила все для меня. С самого верха лежала толстая тетрадь в дерматиновом переплете, а на ней – конверт, простой старый конверт, в котором кладут рекламу в почтовый ящик. Мама такие конверты не выбрасывала. На уголке конверта написано уже ослабевшей маминой рукой: «Ане». Я все же открыла тетрадь и на первой странице прочла: «Надеюсь, что у того, кто возьмет в руки этот дневник после моей смерти, найдется достаточно чести, чтобы уничтожить его, не читая».

Не раздумывая, я сунула тетрадь в полиэтиленовый пакет, чтобы при первой возможности сжечь дневник, из которого я смогла бы понять, кто такая на самом деле была моя мать. Печально, но таков мой долг. И чего-чего, а чести у меня более чем достаточно! Во всяком случае, мне самой так кажется! Отложив тетрадь, я взяла в руки конверт и нашла в нем некоторую компенсацию: несколько страниц, вырванных из той самой приговоренной к уничтожению тетради. Значит, мама все же решила ответить на мой самый главный вопрос. И ответила мне в самом конце.

Ответ

Каждое лето минимум две смены, а иногда и три Инна проводила в пионерском лагере «Коробчеево». Других вариантов летнего отдыха не было. Мама растила ее одна. Никакой дачи у них, разумеется, не имелось, а поездка на море представлялась недоступной роскошью. Маме много лет обещали выдать в заводском профкоме путевку в санаторий в Крым или на Черноморское побережье Кавказа, но очередь до нее так и не дошла. Всегда находился кто-нибудь, кому такая путевка была нужнее, а бороться за себя мама Рая не умела. Хорошо, что хотя бы в подшефный пионерлагерь дочке путевку всегда давали. Не бесплатную, конечно, но пятнадцать-двадцать рублей за смену были вполне подъемной суммой даже для сверхскромного семейного бюджета их маленькой неполной семьи.

В самый первый раз в пионерлагерь Инна поехала еще перед тем, как пойти в «первый раз в первый класс». А теперь она, почти совсем взрослая девушка, проводила здесь свое последнее лето уже в качестве пионервожатой, точнее, не просто пионервожатой, а воспитателя-библиотекаря.

В следующем году Инна оканчивала школу. После получения аттестата зрелости она собиралась работать и учиться в вечернем вузе.

Способности у Инны были довольно средние, но она – очень упорная. Как принято говорить у учителей, очень усидчивая девочка. Странное слово «усидчивая». В нем содержится намек то ли на склонность к унылому скучному образу жизни, то ли просто на массивную задницу.

Как раз попа у нее была небольшая и, как ей самой казалось, какая-то костлявая. Зато грудь – очень большая, ее девушка очень стеснялась и пыталась скрыть, от чего усиленно сутулилась. Что касается образа жизни, то главными и единственными друзьями девочки были книги. Несмотря на прогрессирующую близорукость, читала она непрерывно, невзирая ни на усталость, ни на освещение. Даже в лагерь она взяла с собой учебники, чтобы не позабыть то, чему училась в прошлом году.

Особенно волновала ее химия. Этот предмет с самого начала давался Инне нелегко, а тут откуда ни возьмись появился новый учитель химии. В прошлом году в школе очень сильно обновился преподавательский состав, пришли несколько молодых учителей-мужчин. Но самым интересным из них, несомненно, оказался «химик» Кирилл Иванович Точилин. В него сразу же втюрились почти все девчонки из старших классов – и Инна не стала исключением. Безусловно, головой она понимала, что все это несерьезно, и даже не пыталась никак бороться за сердце веселого бородатого красавца. Но что было делать, если при одном звуке его голоса Иннины колени дрожали, а мысли в голове путались настолько, что над ее ответами у доски хохотал весь класс! Не смеялся только учитель. Ей казалось, что он смотрел не нее, невысокую, худенькую шатенку в толстенных очках, с самым настоящим состраданием. Среди румяных рослых одноклассниц она видела себя недоразвитым угловатым заморышем, достойным только жалости.

В лагере ее главной обязанностью стала библиотека, или, как ее окрестили дети и другие вожатые, – «изба-читальня». «Избой-читальней» назвали оставленное еще строителями техническое помещение в нежилом здании, предназначенном для хранения строительного и спортивного инвентаря. Пока пионерлагерь строили, в нем жили сторожа. Помещение больше всего походило на небольшой дощатый контейнер с двумя крошечными оконцами, выходившими на помойку – площадку, заставленную мусорными баками. Вход был отдельным, но дверь располагалась прямо перед густыми зарослями боярышника. Чтобы войти, нужно было не только пробраться по узкой глинистой тропинке, но и протиснуться между царапучими ветками и стеной здания.