Читать книгу "Небеса - Анна Матвеева"

Ночью в мой сон ворвались странные звуки. Петрушка сидел в кроватке и беседовал с пустотой. Ночник выхватывал скудный кусок комнаты, но сын смотрел не на свет, а в темноту, и меня не замечал. Лепетал свои: "Э! Ааа! Тя-тя-тя!" — улыбался, выслушивая тихие ответы. Я хотела взять его на руки, а он засмеялся колокольчиковым смехом…

…Ангел? Петрушка видел ангела?

Утром я рассказала маме об этих ночных беседах, и она тут же закрылась с телефоном в ванной. Включенная вода глушила слова.

Но я могла бы догадаться.

ГЛАВА 21. ДИТЯ ЛУНЫ

Рабочий день открылся нудной «летучкой» — то была дань старорежимным традициям «Вестника». Спортивный обозреватель Рафаэль возмущенно скашивал в нашу сторону сливовый глаз. Марина Ивановна тоскливо слушала Рафаэля, Белобокова спала, уложив подбородок на острое копье карандаша, Василий поминутно взглядывал на часы. Наконец пытка закончилась, и мы вышагнули из жаркого кабинета. Вера почти сразу заговорила:

"Ты знаешь, что Зубов уезжает в Москву? Ему дали кресло в каком-то министерстве".

Я представила себе это кресло не в переносном смысле, а в привычно-мебельном: багровый бархат, фигурная резьба подлокотников, крепкие кривые ножки. И Зубов, восседающий в нем, как на троне, поправляет корону, надоедливо сползающую на голубые глаза. Корона ему к лицу, думала я, пытаясь вымостить фантазиями разбитую дорогу, не чувствовать, как разливается по жилам острая, жгучая боль.

Он уезжает в Москву, и это не бегство, но красивый перелет с одной ветки на другую, богатую плодами. Я все еще слышала Верины слова выцветавшие на глазах, как убитые бабочки или рыбы, лишенные воды, они прорастали во мне.

Смешно звучит, и все же… Мне хотелось уберечь Зубова — хоть это походило на жертву зайчика в пользу голодной лисы. Я знала, что Зубов даже не остановится поднять с дороги мое раздавленное тело, но ложилась под телегу с радостью. Я любила Зубова, через запятую преступника, циника, убийцу, меломана, гея, несчастного человека, пожелавшего заделаться богом. Моя любовь не собиралась никуда исчезать. Возможно, со временем, мне удастся поселить ее в глухой чаще или заточить в тюрьме; все же я никогда не смогла бы осознанно вредить депутату, как не смогла бы помогать ему в злодеяниях.

Теперь, когда скандал выплеснулся за края Николаевска и расплывался по стране, я поняла цену мстительности Зубова и его желание остаться в зрительном зале. Так израненные самокопанием драматурги смотрят пьесу с галерки, так Зубов скромно наслаждался чудовищными последствиями своего каприза, перебирая пальчиками газеты — будто нотные сборники в поисках желанного ноктюрна… Быть может, депутат и вправду ставил эксперимент, один из первых опытов грандиозной новой науки, где властвуют человеческие страсти?

…Я звонила домой несколько раз, но дождалась только длинных гудков. Списала на погоду — даже в суровых редакционных стенах припахивало весной, за окном орали птицы, и мама вполне могла пойти гулять с Петрушкой, хотя и не любила "тратить энергию зря". После обеда я погрузилась в подготовку пятничного номера. Только на выходе из Дома печати вдруг вспомнила, что с самого утра не слышала о Петрушке.

Окна были темными, и я подумала, что все спят, хотя на часах — только восемь. Открыла двери ключом, на цыпочках прошла в детскую, привычно наклонила голову в кроватку, чтобы поцеловать крепкое яблоко щечки. Губы мои коснулись холодной подушки — кроватка была пуста.

Танатофобия, с детства освещавшая мне дорогу, сильно истаяла в последние месяцы. Я почти привыкла к мыслям о смерти — из примы-балерины она превратилась в заурядную статистку, и знакомство обесценило величие умирания.

Я выстраиваю барьеры сплетенных слов — барьеры между мною и воспоминаниями: мне, как прежде, страшно воскрешать в деталях ту мартовскую ночь.

Петрушки не было в кроватке. Он исчез из нее, и точно так он исчез из моей собственной жизни.

Проклятое животное — человек, даже в ту жуткую минуту мой первый страх был не за сына, а за себя — я знала, каким кошмаром обернется без него моя никчемная жизнь. Потом пришла вторая волна ужаса, я поняла, что сын — очень далеко от меня, и это не случайное совпадение, а тщательно спланированное похищение.

Я включила свет и снова ударилась взглядом о пустую кроватку. Все милые следы маленького человека безжалостно били мой взгляд — погремушечный клоун заброшен под стул, крохотные штанишки доверчиво раскинулись на спинке дивана, и от подушки, которую я все еще крепко сжимала в руках, пахнет молоком и малиной.

Мама давно не приходила с тренингов позже семи. Подруг, у которых она могла бы задержаться, больше не было — преданность «Космее» требовала слишком частых вливаний энергии, на милое и необязательное общение у мамы просто не оставалось сил.

С детской подушкой в руках я добрела до ванной — в стаканчике гордо реяла единственная зубная щетка, будто флагшток покинутого королевства. Мамины вещи исчезли — не в том количестве, что требовалось для постоянного отсутствия, это подтвердил мой быстрый обыск. Пропали Петрушкины одежки, бутылочки и памперсы, а вот коляска преспокойно стояла в прихожей — раньше я не замечала, как она похожа на гроб. Я включила свет во всех комнатах, словно обезумевший шпион, шарилась в ящиках и на полках, разыскивая подсказку.

Брякнул дверной звонок, я метнулась в прихожую. На площадке стояла всего лишь Андреевна: в чистеньком фартуке, седые прядки волос заправлены за уши.

"Глаша, мама велела передать, что они с Петенькой уезжают на неделю. Она позвонит завтра".

Не было в Андреевне обычного стариковского любопытства: это от меня, должно быть, шла густая волна страха, он клубами вырывался из нашей квартиры, как дым — при пожаре.

Описывать ту ночь трудно — еще и потому, что я плохо ее помню. Кажется, почти сразу позвонила Вере, потом Артему и в милицию. Милицейские голоса вначале были встревоженно учтивыми, но погода в трубке резко изменилась, лишь только прозвучало: ребенка похитила бабушка. "Разбирайтесь сами, мамаша!" — посоветовала дежурная. Потом я честно пыталась успокоиться. Накапала пустырник — фарфоровая чашка ударилась о зубы.

Сидеть дома было невозможно, я выскочила из квартиры: кажется, Андреевна тоже вышла на площадку — я слышала плохо, словно в наушниках. Полупустой троллейбус старательно шевелил усами, прокладывая дорогу к остановке. Был поздний час, но машин не становилось меньше.

…Я никогда не опасалась Бугровой всерьез — как никто не боится всерьез веселых вишнуитов. Даже Сашенькина гибель не научила меня видеть в «Космее» угрозу. Относилась с пренебрежением: о, да! Высмеивала: разумеется! Не понимала, как взрослые люди могут уверовать в трансформацию смерти, путешествия по орбитам, "Путеводную Звезду" и Дитя Луны… Боже мой, Дитя Луны! Мессия, рожденный адепткой «Космеи» и воспитанный по ее законам. Мой Петрушка.

Одинокий пассажир испуганно оглянулся на мой крик.

"Луне придется поискать себе другое Дитя", — думала я, и эти мысли отгоняли страх.