Читать книгу "Олег Рязанский против Мамая. Дорога на Куликово поле - Виктор Поротников"

Кашафеддин по глазам и по голосу Олега Ивановича почувствовал, что в его беседе с серпуховским князем промелькнуло некое отчуждение. Он пожелал узнать причину этого, заговорив по-персидски с Олегом Ивановичем.

Олег Иванович также по-персидски коротко обрисовал Кашафеддину ситуацию, в которой он оказался по вине Даниила Ярославича, нашедшего себе сильного покровителя в лице московского князя. Ссориться с Дмитрием из-за Даниила Ярославича в данное время было крайне невыгодно и опасно для Олега Ивановича. Однако идти на уступки московскому князю Олегу Ивановичу тоже не хотелось.

— Что ты посоветуешь мне, друже? — спросил Олег Иванович у хорезмийца.

Кашафеддин ответил Олегу Ивановичу стихами Омара Хайяма:

И с другом и с врагом ты должен быть хорош! Кто по натуре добр, в том злобы не найдешь. Обидишь друга — наживешь врага ты, Врага обнимешь — друга обретешь.

Выслушав Кашафеддина, Олег Иванович улыбнулся, мрачные морщины разгладились у него на лице.

Владимир Андреевич, ни слова не понимавший по-персидски, переводил беспокойный взгляд с Кашафеддина на Олега Ивановича и обратно. Он совсем не желал углубления вражды между Дмитрием и Олегом Ивановичем.

— Ладно, свояк, пусть Даниил Ярославич продолжает княжить в Пронске, — сказал Олег Иванович, подмигнув серпуховскому князю. — Я не стану чинить ему препятствий, ведь Даниил Ярославич и мне доводится родней. Передай ему, что он может смело возвращаться в Пронск. Я не держу зла на него.

— Это мудрый поступок, брат! — обрадовался Владимир Андреевич. — Ведь распри между русскими князьями токмо на руку ордынским ханам. Предлагаю выпить вина за мир и дружбу между Москвой и Рязанью!

Глава шестая

Послание Мамая

Олег Иванович развернул бумажный свиток с чувством смутного трепетного волнения. У него в руках было письмо Мамая, доставленное в Рязань боярином Брусило. Рязанские послы, уезжавшие в Орду в конце октября, вернулись домой лишь в феврале.

Письмо было написано кириллицей с соблюдением всех правил правописания, даже заглавные буквы слов в начале каждого абзаца были выведены красными чернилами.

— Почерк знакомый, — обронил Олег Иванович, бросив взгляд на боярина Брусило. — Не твой ли слуга Тришка писал сей текст?

— Трифон руку приложил, отпираться не стану, княже, — хмыкнул Брусило, мягким жестом пригладив свою русую бороду. — У Мамая, видишь ли, писаря под рукой не оказалось. Вот и пришлось мне повелеть Трифону, чтоб он записал это письмо под диктовку Мамая. Благо Трифон разумеет речь татарскую.

— Судя по письму, боярин, Мамай встретил вас милостиво, — промолвил Олег Иванович, быстро пробегая глазами ровные строчки, написанные темно-синими чернилами. — Ишь, как Мамай нахваливает меня! Чуть ли не до небес возносит!

— Чему удивляться, княже, — сказал Брусило, развалившись в кресле с подлокотниками. — Когда я преподнес Мамаю голову Арапши, завяленную над дымом костра, он от радости чуть в пляс не пустился. Арапша много зла причинил Мамаю, который с немалым трудом выбил его из Сарая. Мамай собирался по весне вести свои тумены к Наровчату, чтобы окончательно покончить с Арапшой. А тут оказалось, что рязанский князь прикончил Арапшу и разорил Наровчат, не дожидаясь весны. У Мамая словно гора с плеч свалилась!

В своем послании Мамай объявлял Олега Ивановича своим другом и союзником на вечные времена. Мамай освобождал Рязанское княжество от уплаты дани в Орду на два года. Извещая Олега Ивановича о том, что ордынцы в скором времени двинутся походом на Москву, Мамай тут же обещал, что рязанские земли не пострадают от татарских полчищ. А после разгрома Московского княжества Олегу Ивановичу достанутся все города и веси, некогда отнятые у рязанцев московлянами.

«На словах-то Мамай щедр и великодушен, — подумал Олег Иванович, сворачивая прочитанное письмо в трубку. — Будет ли таковым Мамай на самом деле? Клятвы и обещания ордынцев ненадежны, как сырая глина, примеров тому немало в прошлом. Что ж, пусть Орда и Москва грызутся не на жизнь, а на смерть! Рязань от этой вражды лишь выиграет».

Похвалив боярина Брусило за успешные переговоры с Мамаем, Олег Иванович тем не менее не удержался и от порицаний в его адрес. Олег Иванович был недоволен тем, что Брусило позволил двум гридням, Пентегу и Тихомилу, задержаться в Сарае по своим делам.

— В том-то и дело, княже, что двое этих упрямцев остались в Сарае, не спросив на то моего дозволения, — принялся оправдываться Брусило. — Пентег решил разыскать среди русских невольников княжну Ольгу, в которую он влюблен. Тихомил же надумал помочь Пентегу в этом деле. То, что они исчезли, я обнаружил, двинувшись из Орды до дому. Не мог же я, в самом деле, из-за них повернуть посольский караван обратно в Сарай.

— Жаль мне этих молодцев, — тяжело вздохнул Олег Иванович. — Пропадут они в Сарае зазря. Как пить дать, оба погибнут! Других таких умелых рубак, как эти двое, в моей дружине нет.

— Может, и вывернутся эти удальцы из лап нехристей, — сказал Брусило, желая утешить князя. — Они ведь не лыком шиты, их голыми руками не возьмешь! К тому же язык татарский им ведом.

Помолчав, Брусило перевел разговор на другую тему.

— А чего это епископ Софроний удалился из твоего терема, княже, с таким недовольным лицом? — поинтересовался он. — Словно ему на больную мозоль сапогом наступили.

— Владыка недоволен тем, что я взял в свою дружину некрещеных литовских воинов, кои прибыли в Рязань из Вильно вместе с Евфросиньей, — ответил Олег Иванович, убирая письмо Мамая в небольшой резной ларец. — И еще Софроний сердит на меня за то, что церковную десятину за прошедший год я забрал себе. Мои доводы, что Рязань нужно поднимать из развалин и денег на это требуется немало, Софронию показались неубедительными. Владыка печется о восстановлении храмов, разоренных ордой Арапши, а то, что среди рязанцев еще многие не имеют крыши над головой, его мало заботит.

— Ну и ну! — Брусило, нахмурившись, покачал головой. — Не ожидал я такого от Софрония. Рязанцы бедствуют, а епископа нашего алчность одолела!

Уезжая в Орду прошлой осенью, Брусило видел, что от Рязани осталось черное дымящееся пепелище после набега Арапши. Вернувшись в Рязань из Орды по зимнему санному пути, Брусило обнаружил город уже почти полностью отстроенным. Дома и терема, возведенные из свежеоструганных бревен, радовали глаз. Белокаменные церкви были очищены от копоти и сажи. На торжище теснились бревенчатые и дощатые купеческие лабазы, крытые тесом и дранкой. Груды золы и обгорелых бревен были вывезены за пределы городских валов, на которых рязанские древоделы и плотники ныне ставили новые бревенчатые стены и башни взамен сгоревших.

И все же забот оставалось еще очень много. Среди небогатого рязанского люда многие семьи зимовали в землянках. Весь Подол и Загородье близ реки Трубеж не были еще до конца отстроены. Люди там ютились в земляных норах и в наспех сооруженных хижинах, пищу готовили на кострах и в каменных печах, уцелевших среди развалин.