Читать книгу "Тарантул - Герман Матвеев"

Рюкзак, висевший на спинке стула, оказался пустым.

– В мешке у него продукты были, – пояснила Лена. – Они на кухне.

На кровати лежала раскрытая и перевернутая текстом вниз книга.

– «Цемент»*, – нагнувшись, прочитал Иван Васильевич.

На столике лежали патефонные пластинки. Обе пластинки были заграничного происхождения, с английским текстом на кружочке, наклеенном в центре.

– Надо проиграть. Где у вас патефон, Алечка?

– У меня в комнате.

– Он знает, что у вас есть патефон?

– Нет. А может быть, когда меня не было дома, он заходил и видел…

– При нем вы ни разу не заводили?

– Нет.

– Ну хорошо. Тащите патефон на кухню, там и проиграем.

Бураков с любопытством наблюдал за начальником, когда тот вошел в кухню и, устроившись возле окна, начал разглядывать на дневном свету пластинки.

– А может быть, это долгоиграющие? – сказал он вслух.

– Не думаю, товарищ подполковник. Если долгоиграющие, значит, надо специальный патефон. А где его взять?

– Не беспокойтесь. Если пластинка не простая, они позаботятся и о специальном патефоне. Тут могут быть любые фокусы. Можно, например, сделать запись и в обратном направлении. А? Как вы полагаете?

– Конечно, можно.

– То-то вот оно и есть. И в два ряда можно записать, – говорил Иван Васильевич, внимательно разглядывая пластинку. – Нет, как будто все нормально. И текст обычный. На одной стороне вальс-бостон*, на другой фокстрот*…

Лена принесла патефон и тряпкой смахнула несуществующую пыль.

– Ну, послушаем, что это за музыка, – сказал Иван Васильевич.

Он завел пружину, положил пластинку, осторожно опустил иголку, и комната наполнилась нежными, томными звуками вальса. Играл большой хороший джаз.

Слушали молча. Поставили фокстрот, поставили другую пластинку.

– Ну что? – спросил Иван Васильевич, когда кончилась запись и иголка, скользнув в центре, зашипела.

– Музыка приятная, без формализма*, – отозвался Бураков.

– Н-да… А в чем же секрет? Может быть, в ритме что-нибудь зашифровано?

Он снова завел патефон и поставил первую пластинку. Точка, тире, тире! Точка, тире, тире… И так до конца вальса.

«А что, если разгадка скрыта в нотах? – думал Иван Васильевич. – Но для этого нужно записать музыку и изучить ноты глазами».

Снова и снова заводил он патефон, по очереди прослушивал обе пластинки, но так и не мог ничего понять. И это было особенно обидно. Точно знать, что пластинки не простые, что в них скрыто что-то важное, имеющее отношение к обороне города, держать пластинку в руках, с напряженным вниманием слушать легкомысленные мелодии – и чувствовать себя одураченным.

«А может быть, музыка не имеет никакого отношения к шифру? Может быть, разгадка лежит на поверхности пластинок? Гладкие края или кружки в центре, а на них что-нибудь написано, – думал Иван Васильевич. – Но зачем тогда тащить через линию фронта такую тяжесть?»

Так или иначе, но Иван Васильевич понял, что здесь на скорую руку этот вопрос не решить. Пластинку нужно исследовать лабораторным способом. Взять пластинку с собой, заменив какой-нибудь другой, нельзя. Мальцев сразу обнаружит пропажу. Оставалось ждать удобного случая.

– Ну что ж, товарищи, хорошенького помаленьку. Поиграли, и хватит. Вы, Алечка, тащите патефон, а я пластинки на старое место.

– Вы уже запомнили, дядя Ваня?

– Что запомнил? Мотив? Да-а… Я его теперь до конца жизни буду помнить.

«А что, если в наивном вопросе девочки и заключена разгадка? – подумал он. – Что, если этот мотив является каким-нибудь условным сигналом или паролем?»

– Я тоже запомнила.

– Это хорошо, но не вздумайте случайно запеть эти мотивы при вашем госте. Вы любите напевать?

– Иногда люблю.

– Во время работы или задумавшись о чем-нибудь, люди машинально поют. Если вы при нем запоете какой-нибудь из этих мотивов, то он узнает, что вы брали пластинки.

– Ну так что? Они же лежали на столе.

– Нехорошо без спроса брать чужие вещи.

– Нет, я, конечно, петь при нем не буду, – пообещала девочка.

Положив пластинки на место и попрощавшись с Леной, мужчины ушли.

Предупреждение Ивана Васильевича долго не давало Лене покоя. А вдруг она и в самом деле забудется и запоет? Как назло, мотивы вальса, попеременно с фокстротом, все время вертелись в голове и рвались наружу. В конце концов Лена решила, что, как только Григорий Петрович вернется, она попросит его разрешения проиграть пластинки.

Миша пришел поздно. Лена разогрела для него тушенку с макаронами, оставшуюся от обеда, налила чай и позвала в гостиную. Здесь, пока он ел, рассказала о посещении Ивана Васильевича.

– Ты знаешь, они раза три заводили пластинки и всё слушали. Стоят оба хмурые, как и ты сейчас, и слушают. Мне даже смешно стало. Нет, верно! Музыка веселая, а они ее, как доклад на общем собрании, слушают. Коля, а у тебя какие-нибудь неприятности?

– Нет, ничего.

– А почему ты такой? Ты скажи.

– Да, понимаешь, я за Ваську чего-то беспокоюсь. Сегодня немцы весь день стреляли, и всё по Выборгской стороне. А он там в госпитале лежит и двигаться не может. Душа, понимаешь, болит. Надо будет завтра к нему сходить, навестить.

– И ты под обстрел попадешь.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала.

– А вдруг…

– Вот именно, что вдруг… Сидим мы с тобой сейчас и вдруг нам снаряд в комнату. Трах – и готово! Разве угадаешь, куда он прилетит?

– С этой стороны безопасно. Я уж смотрела. За нами высокий дом, – возразила Лена.

– Это ничего не значит. Они сейчас такими снарядами стреляют – три стенки прошибают. Ну ладно, не будем об этом говорить, – сказал Миша, видя, что девочка нахмурила брови. – Чего настроение портить! Давай лучше проиграем пластинки.

– Нехорошо без спроса…

– Он же не узнает.

Миша понимал, что, если Иван Васильевич пришел и сам слушал пластинки, значит, они не простые и Григорий Петрович привез их не для подарка. Из рассказа Лены было ясно, что на пластинках они ничего, кроме музыки, не нашли, хотя очень тщательно их осматривали. Допустить, что дядю Ваню постигла неудача и он ушел, как говорится, несолоно хлебавши, Миша не мог. Он слишком высоко ценил ум, опыт и знания Ивана Васильевича. Осмотрев пластинки, Миша тоже ничего особенного не нашел. Самые обыкновенные английские пластинки. Фокстроты он не любил, но вальс понравился. Плавный ритм, приятная мелодия трогали душу и создавали грустное, почти печальное настроение. И опять почему-то вспомнился Васька. Лежит он, бедняга, неподвижно на койке и думает. О чем он думает сейчас? А может быть, не думает, а слушает радиопередачу или разговаривает с раненым солдатом. Вспомнились живые, насмешливые Васькины глаза, блестевшие в прорезях марли. Вспомнился последний их разговор, так сильно смутивший Степку…