Читать книгу "Любимая муза Карла Брюллова - Елена Арсеньева"

Мода на Брюллова была невероятная! Его донимали заказами как частными, так и государственными: император и весь свет относились к нему как к придворному художнику.

В январе 1937 года сам Пушкин побывал в мастерской художника. Одна из акварелей привела его в такой восторг, что поэт попросил ее в подарок. Когда же Брюллов ответил, что работа уже продана, Пушкин в шутку опустился на колени, настаивая на своей просьбе. Чтобы как-то смягчить отказ, Брюллов предложил написать его портрет и портрет Натальи Николаевны и даже назначил время первого сеанса. Увы, условленный день окажется следующим после роковой дуэли…

В одном из писем Пушкин описывал жене свое посещение Перовского, который повздорил с Брюлловым, и перемежал восхищение его этюдами бранью:

– Заметь, как прекрасно этот подлец нарисовал всадника, мошенник такой! Как он сумел, эта свинья, выразить свою канальскую, гениальную мысль, мерзавец он, бестия! Как нарисовал он всю эту группу, пьяница он, мошенник и негодяй…

Однако Брюллов был недоволен всем: и работой, и жизнью, и даже невероятной популярностью своей. Погорельский не зря называл его пьяницей: кутежи и дебоши на какое-то время начали всерьез поглощать модного художника.

Просыпаясь после очередной попойки, Карл начинал размышлять. И, как человек разумный, приходил к выводу, что в Петербурге, в круговороте светской жизни и светских заказов, он не может совершенствоваться. Ему грозило почить на лаврах, а это для художника – значит именно почить – умереть. Он рвался в Италию, но заказы от высочайших особ и иконы для соборов, доставлявшие ему, между прочим, отличный заработок, не отпускали. Единственный заказ, который на время воодушевил его, была работа для купола Исаакиевского собора, где он должен был написать несколько святых покровителей членов императорской фамилии. Вспоминая Микеланджело, Брюллов готов был расписать целое небо и с таким рвением занимался работой, что нередко являлся в собор раньше своих учеников.

Увы, это вдохновение скоро остыло: отрешенные от простых человеческих чувств, тем паче – от бурных страстей облики святых наводили тоску на художника, самую суть которого составляли неистовая страстность и чувственность.

Именно в это время ему показалось, что он найдет спасение в любви. Но не к Юлии…

В новой любви!

В другой любви!

В любви к другой женщине.

Графская Славянка, Санкт-Петербург, 1835–1839 годы

– Что-то у меня в глазах зелено и голова кругом, – слабым голосом сказал Сергей Львович Пушкин, пошатываясь и хватаясь за руку дочери.

Ольга Сергеевна испуганно всматривалась в его лицо. Недавно у них в имении отравился сын кухарки – наелся какой-то ядовитой травы, схожей с петрушкой, вот и у него в глазах было зелено и голова кругом шла. Но здесь негде, вроде, было папеньке отравиться… Обед, которым Пушкиных потчевали в Графской Славянке, оказался выше всех похвал: изобилен, вкусен, без всяких европейских глупостей, рассчитан на грубый русский желудок – и при этом изыскан. Но, может быть, папенька просто обкушались? Немудрено, так все вкусно, с таким искусством приготовлено было!

– Ты в банной комнате была? – спросил между тем Сергей Львович громким оживленным шепотом. – Непременно сходи! Она вся розовая, а вместо простого оконного стекла – цветное, тоже розовое, и его волшебством все там кажутся светло-розовыми. Сад и небо чрез это стекло приобретают бесподобную окраску, а воздух кажется воспламененным. Говорят, это напоминает небо Италии, но, признаюсь, у меня от этого заболели глаза… небось потому все и представляется зеленым.

Ольга Сергеевна облегченно вздохнула и улыбнулась. Но охота смотреть ванную (банную, как говорил отец) комнату пропала. Да и, честно говоря, насмотрелась она уже на чудеса вновь отстроенной Графской Славянки!

У многочисленных гостей, прибывших на новоселье, глаза разбегались, все были единодушны во мнении, что это – истинное сокровище, что невозможно представить себе ничего более элегантного в смысле мебелей и всевозможных украшений. Все ходили тараща глаза и охая.

К слову сказать, атмосфера Графской Славянки была не музейно-благоговейная, а очень веселая. И в самом здании не наблюдалось никакой помпезности. Расположение комнат в этом двухэтажном строении с классическим главным фасадом с непременными львами у парадной лестницы и романтическим – садовым было очень продуманным и удобным. Не было привычных для многих барских усадеб парадных просторных гостиных и длинных анфилад, зато было множество не слишком больших, замкнутых, уютных комнат различной формы, с эркерами, из которых открывались чудесные виды, с уютными нишами для встроенных мягких диванчиков, с цветниками и увитыми зеленью трельяжами.

В самом центре дома был устроен большой бальный зал, разделявший его и через лоджию соединявшийся с садом. К залу примыкал вестибюль, а по соседству разместились гостиные, столовая с буфетной и бильярдная.

В парадной зале Славянки висел портрет Юлии. Написал его Петр Басин, художник, приятель Брюллова. Портрет получился сдержанным – просто отчет о внешности графини: была-де на свете вот такая красавица, одна из многих…

Собственно, зачем нужен был портрет, когда все глаз не сводили с живой, подлинной графини Самойловой?

На втором этаже разместились комнаты воспитанниц Юлии, которые вызывали у гостей едва ли не больше интереса, чем сама хозяйка. Слухи ходили, будто они дочери, а может, и племянницы какого-то итальянского композитора, и для каждой девочки Юлия из своего колоссального состояния выделила миллион рублей.

Этому мало кто верил, но сами такие разговоры впечатляли необычайно.

Девочки, впрочем, были тихи, скромны, к гостям не выходили.

Ольга Сергеевна знала, что муж и брат Александр ждут ее писем о том, как прошел праздник, и запоминала каждую мелочь.

Сама графиня Юлия интересовала ее необычайно! Вспомнилось, как отзывалась о ней графиня Зинаида Ивановна Юсупова: «Это истинный Дон Жуан в юбке, с той лишь разницей, что статую командора она пригласила бы не к ужину, а в постель. Обожает эпатировать публику, хлебом ее не корми, дай только выставить на всеобщее обозрение свои проказы. Истинная героиня Понсон дю Террайля или вовсе Поля де Кока, фривольнейшего из всех французских писателей!»

И воспоминание оказалось, что называется, в руку…

Почтенные гости постепенно разъезжались. Порывался отбыть и старший Пушкин, но Ольге Сергееве было жаль лишиться каких-то особенных впечатлений, и она уговорила отца остаться. Тогда он отправился в одну из маленьких гостиных, устроился там на диванчике и решил вздремнуть, ибо привык всегда спать после обеда – и не желал и теперь изменить этому правилу.

В это самое время прибыли кавалергарды, которые не смогли быть на праздничном обеде. Впрочем, для них обещали собрать застолье чуть погодя, зато подносили в серебряных ведрах шампанское. Есть молодым господам не хотелось – им хотелось веселиться, и шампанское для этого годилось как нельзя лучше.