Читать книгу "Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев"

Пока стрелки соображали, Ракушкин увидел, как движется, медленно движется к концу улицы темный силуэт.

– Стреляйте по теням! – гаркнул он в окошко. – По теням! Стреляйте!

Раздался неуверенный выстрел. Пуля выбила камень из стены. И в тот же миг две фигуры в сером рванулись, пригибаясь и петляя. Стрелки закричали. Но стрелять было не по кому, странные люди уже вышли за пределы зоны огня, ушли за поворот.

А бой внутри здания продолжался.

Антон услышал, как щелкнул замок в двери и громко затопали по коридору сапоги. Стража покинула посты и кинулась в драку.

На крышах остались считаные бойцы и пулеметчик, который по какой-то причине не стрелял.

– Что-то я подзадержался в гостях, – пробормотал Антон. – Пора бы и честь знать.

Он приналег плечом на решетку, надавил. Металл противно хрустнул о камень. Прутья подались. Железная конструкция загрохотала по черепице.

37

«Сегодня около полудня была слышна активная стрельба на улице Аройо, которую, по слухам, контролировал известный криминальный авторитет Мартин Гонсалес. Все подходы к улице были блокированы усиленными кордонами полиции. После того как выстрелы стихли, полиция вошла в оцепленный район. По сообщениям пресс-службы полицейского департамента, из-за внутренней ссоры в банде Гонсалесов вспыхнула перестрелка. Количество жертв уточняется. Сам Мартин Гонсалес убит».

Фон Лоос отложил газету.

– Ну что же, Генрих, по-моему, ваша операция провалилась… Русского не удалось ни захватить, ни убить.

– Да, – согласился Генрих. – Однако я теперь точно знаю, чего можно ждать от наших… э-э-э… гвардейцев. Судя по всему, эти парни не для силовых акций.

Фон Лоос возмущенно хмыкнул.

– Могли бы и у меня поинтересоваться. Это же… почти штучный товар. Террор, давление, провокации – да. Но…

– Но прямая силовая акция не для них. Более того, они теряются в бою.

– Ну, не совсем. – Фон Лоос был явно недоволен. Он нервно трепал вечернюю газету, перекладывал какие-то мелкие вещи на столе. – Когда парни сориентировались и надавили на слабые места, все пошло хорошо. Коммунисты перестреляли друг друга.

– Не все. И парни собрались только после того, как им был отдан приказ. Понимаете, Лоос, я хочу знать: до какого предела мы можем на них опираться? И до какого предела… нам следует их бояться?

– Спросите Зеботтендорфа…

– О нет! Доктор снова начнет рассуждать о душе, о предсказаниях, проклятиях и прочей метафизике. Он слишком увлечен своими планами. А я практик. Мне важно знать, а не предполагать. Теперь я знаю, что лучше прикормленных боевиков пока ничего не придумали. Даже на том свете.

– А что вы предполагаете делать дальше? С этим русским?

– Я собираюсь обставить дело таким образом, чтобы подозрения пали на него. К этим Гонсалесам он пришел сам. Так, по крайней мере, сообщили мне ваши информаторы. А следовательно, это очень активный парнишка. Знаете, как подводная лодка с активным сонаром? Так или иначе, но он проявится. Не может не проявиться. При этом учтите, друг мой: то, что вы называете провалом, на деле выглядит совершенно иначе. Мы убрали еще одного сильного лидера подпольного движения.

– Гонсалес отошел от дел и так.

– Но у него был авторитет. И за годы работы он несколько раз уходил в сторону и много раз возвращался.

– Откуда вы знаете?

– Профессиональная особенность.

– Я смотрю, вы хорошо вписались. – Фон Лоос улыбнулся. Было видно, что он начинает расслабляться. Недовольство проваленной акцией медленно отступало. – И все-таки, что собираетесь предпринять дальше?

– Русский идет по этапам. Он пытается влиться в общество марксистов. И я полагаю, что это ему удастся. Все коммунисты страдают интернационализмом. Им очень трудно принять предположение о том, что чужак скорее всего является врагом. Тем более из Союза. Поэтому они могут допустить русского очень близко. Принять за своего. Поскольку эта среда контролируется нами более или менее неплохо, русский окажется в зоне нашего влияния очень скоро.

– И?

– И я смогу взять его за жабры. На чем-нибудь горяченьком. Ну, знаете… подсунуть труп, устроить провокацию…

– Я понимаю. – Фон Лоос кивнул. – Вы хотите сделать его безопасным.

– Именно так. Русские вообще могут наломать дров, если за ними не присматривать. Хуже них только евреи.

Фон Лоос засмеялся.

– Чем же они хуже?

– Эти наломают дров и еще попытаются их продать.

38

Проспект Сан-Хуан – одна из самых больших улиц Буэнос-Айреса. Не утихающая ни днем, ни ночью транспортная артерия, разделенная широкой полосой зеленой зоны. Она пересекает весь город и ведет к морю.

Во время свержения Перона по этой улице совершила свой легендарный рывок к президентскому дворцу первая мотострелковая. Мало кто знал, что патроны у солдат были холостые, и все, что их спасло от национальной гвардии, – это скорость. Скорость и проспект Сан-Хуан.

Это единственная улица в городе, где разрешено движение свыше шестидесяти километров в час. И водители, естественно, старательно пользуются этим правилом, стараясь промчаться с ветерком по центру города. Сорок процентов аварий в год всего Буэнос-Айреса приходится именно на Сан-Хуан. Так что, помимо самой популярной, это еще и наиболее кровавая улица.

Мастер Луи, он же Луис Кортес, жил в угловом доме, на пересечении Сан-Хуана и Пасео Колон. На тринадцатом этаже. С этой высоты отлично просматривался весь проспект. Ночью улица становилась похожа на огненную реку, сверкающую и прекрасную. Мастеру Луи не мешал шум. Наоборот, в тишине он чувствовал себя неуютно. Гудки, рык сорванного глушителя, бесконечные подгазовки, шоферская ругань – все это день и ночь сопровождало Кортеса. Жизнь! Настоящая жизнь, без прикрас и отделки! Без духов, помад и ретуши. Все – настоящее.

Во время работы Кортес специально открывал окно. Запах горячего асфальта, паленой резины, сгоревшего бензина, масла щедро пропитал его квартиру. То, что это вредно для здоровья, мастера Луи не волновало. Он не намеревался жить до старости.

Он был гениальный механик, талантливый художник и посредственный поэт.

Вся квартира была заставлена холстами, ящиками с соломой, склянками, ретортами, мешками. На стене тикали часы, которые Луис сделал, когда ему было всего двадцать лет. Каждая шестеренка была выточена вручную. В Буэнос-Айресе не имелось механизма точнее, чем эти часы. После того как Кортес умрет через два года от рака легких, эти часы заберет себе его сосед и продаст на блошином рынке. Через пятнадцать лет этот механизм всплывет на одном аукционе в Европе. Вещи живут значительно дольше, чем их создатели.