Читать книгу "Фатум. Сон разума - Виктор Глумов"

В зал вошли и направились к кассе двое в штатском. Джинсы, куртки, свитера. Все такое неприметное, но главное — лица. Ник живо представил, как, не дрогнув, эти двое вытаскивают пистолеты и всаживают в него пули всё с тем же вежливо-скучающим выражением.

Он медленно закрыл нетбук. Низко склонившись под стол, спрятал его в сумку. Сердце стучало как сумасшедшее: несмотря на занятия самбо, несмотря на опыт драк, Ник ни разу не убегал от профессионалов. Крыса против не котов даже — против танка. Единственный выход — меж гусениц прошмыгнуть. Скрытый столиком от взглядов убийц, Ник развернулся и посмотрел на выход.

Здесь только одна дверь на улицу и вверх идет небольшая лестница. А там Ника поджидают, это точно.

М-да, не повезло заведению — кровь теперь отмывать, мозги, содержимое желудка… Ник покрепче перехватил сумку. Двое стояли у кассы и озирались. Взгляд левого сконцентрировался на Нике, и бугай полез за пазуху.

У Ника сдали нервы. Пригибаясь, прижимая сумку с нетбуком к животу, он бросился к двери. Все несколько секунд бега ждал выстрелов, боли, темноты. И удивился, когда убийцы, вместо того чтобы открыть пальбу, кинулись наперерез. Они не принимали худощавого «профессора» в расчет — какой из него боец, в самом деле, соплей перешибить можно! Ник отбросил сумку и врезался в преследователя.

Первая стычка получилась короткая и не зрелищная. Только кассиры завопили и охранник сделал вид, что его в зале нет.

Когда Ник уронил первого убийцу, второй сообразил: не так прост Каверин, и пошел в атаку. Ник прикинул: нет, не выстоять. Краем глаза он заметил значок «Осторожно! Скользко!» перед входом — там недавно протерли пол. Преследователь был значительно больше и тяжелее Ника, но двигался с грацией балетного танцора, и заманить его на опасный участок не удавалось.

Ник сделал обманный выпад, будто нагибается, чтобы подхватить стул и огреть верзилу по лбу, и сам чуть не пропустил удар.

Заворочался, поднимаясь, второй преследователь.

«Хана, — понял Ник. — Убить, может, не убьют, но отметелят».

— Сдавайся, — внезапно предложил второй, — поедешь с нами — останешься цел.

Ник следил, как подбирается к нетбуку поднявшийся на карачки враг. Вот удивится, когда обнаружит, что на машинке нет информации. Можно попробовать сейчас: заговорить, сбить, выскочить за дверь… Заорав как резаный, Ник прыгнул в сторону и перемахнул через стойку, своротив кассовый аппарат. Ошалевший персонал даже не пытался помешать. У него было всего несколько мгновений, чтобы сориентироваться, и Ник бросился на кухню.

Шипела, сгорая в масле, картошка, жались к стенкам девушки и юноши, откуда-то сбоку, из ослепительно-белого кафельного коридора вышла пожилая женщина с ведром и шваброй…

Ника осенило. Доставка. Должна быть доставка.

Он бежал вперед, не бежал даже — перемещался огромными прыжками, а сзади снова закричали: видно, преследователи во что-то врезались. Ник сдернул с полки поддон с едой и, резко крутанувшись, кинул его во врагов. Снова развернулся.

Вот она, дверь доставки, черная, непрезентабельная. Ник опасался, что она закрыта, дернул за ручку, и дверь поддалась, за ней мелькнуло искаженное ужасом лицо девушки в униформе «Макдоналдса», она рывком отбросила недокуренную сигарету. Ник отшвырнул девицу и оказался на дебаркадере торгового центра.

Курильщики уставились на него с немым удивлением.

Все, кроме одного.

Этот стоял, внешне расслабленный, и, прикусив фильтр, улыбался Нику.

А в руке у него был пистолет странного вида.

Сзади снова загрохотало, и преследователи вылетели следом за Ником. Враг поднял оружие, направил Нику прямо в грудь и выстрелил.

Боли не было.

* * *

До этого Конь не бывал на похоронах. Не знал, как всё выглядит обычно — ни заведенного порядка, ни похоронных ритуалов. С самого утра он находился рядом с Ануш Георгиевной, мамой Артура-Паруйра. Он, Толстый, Анечка и Илья. Анечка — бледная, осунувшаяся, едва узнаваемая, держалась тихо, старалась не отходить от ребят. Только с Ануш Георгиевной обнялась крепко, по-дружески. Тетки и дядья Алексаняна следили за незваными помощниками, поджав губы, но молчали.

Из дома покойного поехали в морг. Возле него уже собралась группа студентов и преподавателей — на массовое прощание, как объяснили Стасу, зал морга не рассчитан, и перед закрытыми дверями мерзло человек пятьдесят самых близких. Конь всматривался в молодые, схожие в горе лица, и ему становилось стыдно своего безразличия.

Ануш Георгиевна вцепилась в мужа, повисла на нем. Подошли двое незнакомых, заплаканных, ухватили под руки, увели. Анечка приложила платок к сухим красным глазам. Илья обнял ее за плечи, поддержал, засопел Толстый.

Наконец впустили внутрь. Конь не стал пробиваться в первых рядах, уступил дорогу жаждущим. Дико закричала заслоненная провожающими Ануш Алексанян. Этот крик, переходящий в причитания, никто другой не смог бы издать. Медленно двинулась очередь. Конь снова оказался рядом с ребятами. Аня пошатнулась. Остановилась.

— Я не могу, — сказала она в пустоту.

Ануш Георгиевна не кричала уже, бормотала тихонько. У Коня душа разрывалась. Он взял Анечку за руку и повел вперед. Повел к гробу, хотя и сам хотел остаться у входа, не видеть.

— Это не он! — радостно воскликнула Анечка. — Это же не он!

На нее зашикали. Покойник и правда не был похож на Алексаняна, преподавателя философии, — нарумяненный, солидный, аккуратно причесанный, одетый в костюм. Анечка улыбалась:

— Это же не он!

Появился рядом Илья, оттащил ее в сторону. Стас стоял рядом с гробом. В домовине кто-то оставил книги, кто-то положил пачку сигарет.

На кладбище людей стало больше. Конь совершенно потерялся в этой холодной круговерти, в окружении плачущих, проклинающих, молча кусающих губы. Была раскрытая могила, был гроб — лицо Артура открыто, и мать гладит его, гладит, целует, потом мать уводят, силой оттаскивают, но она вырывается, падает на тело, кричит. Плачут студентки. Рыдает незнакомая девица, бьется в истерике. Кто-то нервно курит, пахнет табаком. Молчание. Гроб закрывают. Крик матери — гроб опускают в яму. Комья земли ударяют по деревянной крышке.

Потом клали цветы и сигареты. Тряся брылами, исходила пафосом деканша Опа.

Ануш Георгиевна теперь стояла рядом со свежим холмом. Молчала. Разлили водку по пластиковым стаканчикам. Голодные взяли бутерброды. Родственники замерли. Ануш Георгиевна запрокинула голову — чтобы слезы не текли по щекам. И заговорила тихо:

Спи, моя крошка, мой птенчик пригожий,

Баюшки-баю-баю,

Пусть никакая печаль не тревожит

Детскую душу твою.

Ты не увидишь ни горя, ни муки,

Доли не встретишь лихой…

Спи, мой воробушек, спи, мой сыночек,