Читать книгу "Про зло и бабло - Макс Нарышкин"

Трубка — за моей спиной, на кресле. Делая кувырок назад и выигрывая таким образом несколько секунд, словно это имеет какое-то значение для той ситуации, когда «Скорая» приедет минут через сорок, я хватаю трубу и правильно отвечаю на все вопросы оператора: двадцать пять, не бывало, не беременность.

— Герман, все пройдет, уже бывало…

Я смотрю на нее и мне кажется, что оператора я не обманул только в первом и последнем пункте. Ирина держится рукой за горло и говорит:

— Я сегодня корейских салатов на работе поела…

Утверждать, что ты держишься за горло оттого, что пять часов назад поел корейских салатов, столь же нелепо, сколь нелепо утверждать, что Архимед изобрел маятник потому, что все время ходил голым. Я уверен, что у нее помрачнение, иначе подобное от человека, знакомого с математикой, я вряд ли бы услышал.

«Скорая» побила все рекорды. Она приехала через тридцать минут после звонка и за две минуты до того, как Ирина потеряла сознание. То есть на вопросы моя девочка ответить сумела, а это важно, потому что я ничего, кроме требований быстрее что-то сделать, выжать из себя уже не мог.

— Пока в Склиф, — мимоходом, словно меня не было в квартире, пробормотал врач и стал говорить странные фразы по сотовому в центр.

Он обратил на меня внимание только тогда, когда я едва не свалил его на лестничной клетке на носилки.

— Куда вы собрались? Вас все равно не пустят туда, где она будет лежать, так что вы лучше добрым делом займитесь — родным позвоните. Жена?

Я кивнул.

— Ничего конкретного сказать не могу. Нужно обследование. Это не сердце, не печень и не желудок.

Из оставшегося в человеческом организме я знал только почки и легкие, но на горле они не находятся, а потому пришел в отчаяние. Незнание хуже знания. Все говорят, что точную дату своей смерти лучше не знать. А я бы знать хотел, поскольку намерен в предпоследний день жизни надраться.

Ирину увезли, а я, согласившись с врачом, решил остаться. Помочь ей я ничем не смогу, если только не нужно будет отдать почку, но с почками, кажется, вопрос решенный. Уж очень убедительно выглядел тот врач.

Всю ночь я звонил в Склиф и задавал один и тот же вопрос: «Как она?» И получал такой же глупый ответ: «Нормально». Я не знаю, что у врачей называется нормальным, а что ненормальным, но если Ирина по-прежнему без сознания и это нормально, то это «нормально» я принимаю, поскольку при такой градации состояние человека ненормальным может оказаться только смерть. А в шесть часов утра произошло и вовсе невероятное. В дверь раздался звонок. Я, похожий на пугало и с таким же состоянием внутри, пошел открывать и открыл. И увидел на пороге виновато улыбающуюся…

Да, это пришла она. Ирина.

— Скажи «фиолетовенький»?

Я в свою очередь принюхался к ней. Ничем, кроме чистого тела, от нее не пахло. Я поднял ее на руки и отнес в спальню. Наверное, что-то нужно было говорить в этот момент, но я не в силах был произнести ни слова. Меня даже не удивляло самостоятельное прибытие больной, которая всю ночь была в нормальном состоянии, то есть без сознания.

— Что — это — было? — тихо полюбопытствовал я, когда окончательно стало ясно, что это не бред и не мираж.

— У меня с детства проблемы с горлом, — услышал я свежую новость. — Что-то там лишнее…

— Почему я об этом узнаю только сейчас?

— Я думала, ты меня оставишь…

Она плачет, подтягивая к своему носу покрывало, только вчера купленное в ЦУМе, и мне не по себе.

Если возведенного в куб корпоративной дисциплиной главного бухгалтера разделить на три, вычесть из полученного результата деловой костюм и вывести из мира чужих чисел за руку, то в итоге этих нехитрых математических операций получается обычная женщина со всеми сопутствующими атрибутами — молочницей, месячными, капризами и бестолковостью. Конечно, узнав, что у нее в горле что-то лишнее, я бы удрал, задрав хвост! Мне ведь нужна не конкретная женщина, а женщина без лишнего в горле! Горло — вот что наиболее старательно осматриваю я при знакомствах с женщинами! Женщина без правильного горла — это не женщина, а обуза.

Говорить все это вслух я не стал, но очень хотел, так хотел, что даже пришлось кашлять то время, пока проговаривал эти фразы мысленно.

— Я тебе тоже кое-что не говорил. Но раз уж теперь выясняется, что ты с очевидным дефектом, я имею полное право, не опасаясь быть оставленным, открыть тебе эту тайну. У меня тридцать три зуба.

— Как это?

Реклама зубной пасты «32» делает свое дело. Я думаю, что около трети населения страны, если бы не эта реклама, ни за что в жизни не узнали, что у хоккеистов по двадцать два зуба, у акул по триста двадцать, а у людей — по тридцать два, и это норма. Ирина в отличие от меня смотрит всю рекламу. Больше всего ей нравится, когда Инвар Калныньш, ее кумир, берет в руки дымящуюся чашку и говорит: «Кофе „Гранд“» — и отхлебывает. Я представляю, как после каждого дубля, когда звучит команда «стоп», он переламывается пополам и с утробным урчанием сует себе пальцы в рот, но Ирине об этом ничего не говорю, я вообще не люблю ее расстраивать. Она знает, что «Тефаль» всегда думает о нас, и ей это нравится. Но когда я слышу это в перерывах между хоккейными периодами, меня коробит, поскольку мне не очень хочется, чтобы чайник или сковорода обо мне постоянно думали. «Тойота» — мечта, которой нужно управлять, и от этих слов она приходит в восторг. У меня музыкального слуха нет, поэтому я слышу только слова, потому, верно, решительным образом и не понимаю, как можно управлять мечтой, поскольку та либо есть, либо отсутствует, и никакие действия с мечтой определением русского языка не предусмотрены. Едва Иринка услышит, что появилась зубная щетка «Колгейт» с разнонаправленными щетинками для более тщательной чистки зубов и подушечками для массажа десен, она тут же бежит в магазин и покупает ее. Но я максималист, мне половинчатых мер не нужно. Я буду ждать, пока не появится зубная щетка «Колгейт» с разнонаправленными щетинками, подушечками для массажа десен и ершиком для чистки задницы. Она приходит в восторг от рекламы, и это меня забавляет. Не такой уж это суровый главбух, каким я представляю ее на работе, и от понимания этого мне всегда становится легко и весело.

Вот и сейчас я смотрю на нее и смеюсь. Мне хорошо, потому что она рядом, потому что ей хорошо, я целую ее и накрываю одеялом.

Единственное, что до конца мешает мне быть счастливым, это воспоминания о Гореглядове, Маринке и лифтере Менялове. А еще я прихожу в волнение, едва память услужливо подсказывает мне черты лица Молчанова. Все эти люди объединены общей цепью, которая временами рвется, но потом, регенерируя, снова срастается. Исчезновения маленьких людей никто не замечает, а потому никто не замечает и того, что цепь рвется. Для всех она представляется могучей основой, объединяющей семью. Я смотрю на Ирину и думаю о том, что будет с ней, со мной, с нами, если вдруг человечком, исчезновения которого не заметят, окажусь я.