Читать книгу "Перевал Дятлова - Алан Бейкер"

Разумеется, манси не получили никакой финансовой компенсации за этот промышленный бум. К 1990 году государство уже экспортировало из региона нефть и газ на более чем 20 миллионов долларов США. Из этих денег люди, веками жившие на этой земле, не получили ничего. На деле многих манси принудительно выселили из Ханты-Мансийского округа, а те, кто остался, испытывали невероятные трудности, пытаясь адаптироваться к изменившимся условиям жизни. Русификация, начавшаяся еще в начале 1970-х, прежде всего в школах, не сулила ничего хорошего для будущего народности манси. Около 1980 года меньше половины манси вели традиционный образ жизни, остальные перебивались случайными заработками или были безработными. Многие спивались или заканчивали самоубийством.

Как и говорил Константинов, большая часть женщин манси уезжали из родных мест в Москву и другие крупные города в поисках работы, подрывая демографическую ситуацию внутри своей народности.

В течение десятилетий и без того тяжелое положение манси усугублялось презрительным отношением русских. Поэтому часть манси отстаивает собственные традиции и язык, а другие слились с русским населением.

Но, несмотря ни на что, этот народ без всяких сомнений принял Стругацкого и его товарищей как гостей — их глава разделил с ними еду, словно они были его старыми, добрыми друзьями, которых он не видел много лет. Это действительно впечатляло — так я и сказал Стругацкому в начале нашей следующей встречи.

— Да, — ответил он, — они удивительные люди. Раньше я даже не подозревал о их существовании. Они отнеслись к нам с участием, хотя мы были для них чужаками. Их не должны были волновать ни мы, ни то, что с нами произошло, но они нам помогали, особенно Бахтияров.

— Вчера вы рассказали, что трагедия на перевале Дятлова вошла в их историю. Они знают, что произошло тогда в 1959 году?

— Они знают, что произошло ненормальное.

— Что вы хотите этим сказать?

— Хочу сказать, что люди, живущие в отдаленных уголках мира, понимают истинную природу вещей гораздо лучше нас. — Он ухмыльнулся. — Мы же считаем, что настолько умны, что знаем ответы на все вопросы, а если и не знаем, то у нас есть мозги, чтобы до всего додуматься.

— Но вы так не считаете?

— Касательно многих вещей, конечно, это правда. Но есть вещи, которые мы никогда не поймем, вещи, которые не предназначены для нашего понимания.

— Как трагедия на перевале?

— Да.

— И то, что произошло с вами в лесу?

— И это тоже, — произнес Стругацкий тихо и отрешенно.

Я решил, что пора действовать напрямую.

— Послушайте, Виктор, — обратился я к нему, — вы знаете, почему вы здесь и почему мы ведем эти беседы. Скоро мне нужно будет представить отчет о вашем психическом состоянии в уголовный отдел, чтобы они вынесли решение о возможности привлечь вас к суду за убийство. Вы же это понимаете, не так ли?

— Конечно, понимаю, — ответил он, даже не глядя на меня.

— И вы так хорошо до сих пор мне помогали. Меня впечатляли ваши воспоминания, ваше отзывчивое поведение. Но честно сказать, на данный момент я ни на йоту не приблизился к окончательному заключению, если сравнивать с днем нашей первой встречи.

Он бегло взглянул на меня и заметил:

— Но вы же прочитали досье Лишина. Вы знаете, что все, что я рассказал, правда.

— Согласен. Но наличие досье и его содержание ничего не говорят о тех событиях, что произошли с вами на Холат-Сяхыл.

Стругацкий поразмыслил немного. Затем, вздохнув, сказал:

— Ну, доктор, в таком случае, что бы я вам сейчас ни рассказал, это не исправит ситуации. Даже, скорее, убедит вас в том, что это я убил своих товарищей. Я расскажу обо всем, но только, когда я закончу, у вас не будет выбора, кроме как сказать, что я — псих.

Меня, честно говоря, ошеломило такое прямое заявление.

— Не уверен, что я правильно вас понял, Виктор. Еще вчера вы заявляли, что, если будете говорить обо всем по порядку, я все пойму. А сейчас утверждаете, что я буду вынужден признать вас психически невменяемым.

На самом деле я подумал: может, это всего лишь уловка — он хочет, чтобы я сделал такое заключение? Может, он считает меня своим последним шансом избежать тюремного наказания? Но это показалось мне неубедительным. Во-первых, у него не было явного мотива. В экспедицию отправились Стругацкий, Вадим Константинов, Вероника Ивашева и Алиса Черникова. А шаман Прокопий Анямов присоединился в самую последнюю минуту. Константинова, профессора антропологии, Стругацкий очень уважал. Ивашева была его девушкой, очевидно, что он все еще ее любит. Черникову он знал плохо, а Анямова и вовсе не знал. Какой смысл ему убивать этих людей?

— Наверное, я заслуживаю суда, — произнес он, — возможно, мне не нужно больше ничего вам рассказывать, просто позволить всему остаться как есть. Наверное, тюрьма для меня — лучшее место.

— Вы же сами не верите своим словам.

Он с укором посмотрел на меня:

— Да? Откуда вам знать, во что я верю!

— Думаю, вы обвиняете себя в смерти друзей — если они мертвы, конечно. Но, думаю, при этом в глубине души вы осознаете, что ничего не могли бы сделать, чтобы их спасти.

Стругацкий только рассмеялся.

Я придвинулся к нему:

— Скажите тогда, что я ошибаюсь. Скажите, Виктор.

— Скажу вам одну вещь, доктор. Если люди Комара найдут то, что они ищут, меня уже через час здесь не будет.

— Хорошо, если они найдут что-то, вас отпустят, дальше что?

— Вероятно, со мной произойдет трагедия.

— Хотите сказать, вас убьют?

Он только пожал плечами.

— Кто?

— Те, кто знает всю правду и всегда знал.

— Кремль? ФСБ? Проект «Сварог»?

— Мне жаль, что вы тоже ввязались в эту историю, доктор. Правда жаль.

— У меня такая работа — ввязываться.

— Не надо мне было ничего говорить с самого начала. Надо было держать рот на замке. Я не понимал тогда. Мне жаль, доктор, — повторил он.

— Вы правда думаете, что мне грозит опасность?

Хотя я скептически отнесся к его переживаниям за меня, но вдруг подумал о Наталье и почувствовал, как внутри шевельнулся сгусток страха.

— Надеюсь, что нет, но… — он замолчал и уставился в пол. Взгляд его был как у загнанного зверя — выражение отчаяния и беспомощности.