Читать книгу "Генералы шального азарта - Евгений Сухов"

– Можно проверить наши возможности, как когда-то это сделал корнет Савин.

– Ты это серьезно? – спросил Долгоруков, догадывающийся уже, о чем повел речь Африканыч.

– Вполне, – ответил Неофитов.

– А кто это корнет Савин? – спросил Ленчик заинтересованно.

– О-о, это мошенник всех времен и народов, – заявил ему Самсон Африканыч. – Живая легенда среди аферистов.

– Расскажи, – попросил Ленчик.

– Это займет весьма много времени, – уклончиво ответил Африканыч.

– А мы никуда не торопимся, – поддержал Ленчика Долгоруков. – Из всех нас только ты был знаком с корнетом лично, так что изволь исполнить просьбу нашего юного товарища.

– Да, Самсон, расскажи, – попросил Огонь-Догановский. – Я тоже много слышал об этом Савине.

– Ну, как скажете, – пожал плечами Неофитов. – Личность эта, скажем так, многогранная… Главными страстями, которыми руководствуется в жизни Савин, это мошенничества и женщины. Он не способен жить ни без первого, ни без второго, – начал свой рассказ Самсон Африканыч. – Свой послужной список афериста он начал с того, что спалил свое собственное родовое имение, заложенное и перезаложенное и вот-вот должное пойти на торги, дабы рассчитаться с кредиторами. А кому охота отдавать родовое имение за долги? – Слушатели понимающе закивали. – Вот именно: никому! И решил корнет именьице спалить, пока оно еще принадлежит ему, так как было оно застраховано на весьма приличную сумму. Он сам мне рассказывал, что решение это пришло ему в церкви. «Пошел я, – говорит, – принести молитву Николаю Угоднику, именем которого крещен, встал перед его образом на колени и молю, чтобы указал он мне выход из моего удручающего положения. Молюсь, и вдруг слышу глас: пошто, мол, ты ищешь выхода, коли выход прямо перед тобой? Ну, поднимаю я голову и вижу: стоит перед иконой большая свеча, и огонек мигает, будто показывает: вот, мол, где выход. Понял я это знамение, пошел тотчас в лавку и купил свечу фунта в два. Рассчитал, за сколько времени она сгорит, коли сгорает по дюйму в час, зажег ее и поставил ее под лестницей. Тряпья наволок, лохмотьев разных, бумаги, керосину подлил, перекрестился и укатил в Москву. Там я поехал к «Яру», выпил шампанского, а когда, по моим подсчетам, свечечка уже должна была догореть, выставил из себя хмельного и дал кому-то по мордасам. Конечно, приехали полицианты, составили протокол, дескать, корнет Савин оскорбил такого-то действием и должен будет привлечься к ответу у мирового судьи. Покудова с полицией разбирался, усадебка моя уже вовсю полыхала. А с меня, как с гуся вода: как ты меня к ответственности за пожар привлечешь, коли зажглось и сгорело без меня? Даже в укор не поставишь! А я – вот он: в «Яру» морду в это время бью, и протокольную запись про то от полицейского пристава имею. Полное и безоговорочное алиби! Конечно, никакого дела о поджоге за неимением улик возбуждено не было, и страховую премию за сгоревшее родовое гнездо я получил. Хотя страховая компания и пыталась артачиться. Но я им – выписку из протокола! Ничего, выплатили все сполна…»

– Хорошее начало, – заметил Огонь-Догановский. – И сколь тогда этому Савину годков было?

– Семнадцать или восемнадцать, не больше, – ответил Самсон Африканыч.

– Из ранних, значит, – сказал, ухмыляясь, «граф» Давыдовский.

– Раннее и не бывает, – ухмылкой на ухмылку отозвался Неофитов.

– Ладно, рассказывай дальше.

– А дальше – больше, – стал продолжать свой рассказ Африканыч. – Корнет Савин увлекся дочерью знаменитого балетмейстера Марусей Петипа, наделал массу долгов, вследствие чего попросился в действующую армию и принимал участие в Румынском походе. Затем сделался адъютантом великого князя Николая Константиновича, и тут произошло одно происшествие, в корне изменившее его жизнь. Дело в том, что однажды – а случилось это еще в семьдесят четвертом году – из спальни великой княгини Александры Иосифовны в Мраморном дворце пропали ризы с икон. Были они золотыми и серебряными, но главное, все осыпаны драгоценными камнями невероятной цены. А что значит – пропали? Похищены! Этим делом занялась полиция и жандармы. Они буквально рыли землю. И нарыли: оказалось, ризы с икон взял адъютант великого князя Николая Константиновича, корнет лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Николай Савин. На дознании тот во всем признался и сообщил, что заложил драгоценности на кругленькую сумму в полмиллиона рублей. Но сделал он это не по собственной прихоти, а по приказу великого князя Николая Константиновича, которому и отдал всё. Дескать, великому князю вдруг срочно понадобились «живые» деньги, чтобы ублажить некую английскую или американскую танцовщицу по имени Фанни Лир…

– А что, так и было на самом деле? – спросил «граф» Давыдовский, очень внимательно слушающий рассказ Африканыча.

– Да кто его знает, – ответил Неофитов. – Зная корнета, вполне можно предположить, что на его руках осталось немало с того полумиллиона. Если вообще он что-то отдал великому князю, а не оговорил его.

– Славно. Так поступить с представителем августейшего семейства! – заметил Огонь-Догановский.

– А Савину было все равно, кого надувать: лавочника или великого князя, – ответил Африканыч. – Главное – надуть… Ладно, дальше рассказывать?

– Конечно! – поторопил его Ленчик.

– Хорошо, – резюмировал Самсон Африканыч и продолжил: – Несмотря на строжайшую секретность, с которой велось расследование кражи в Мраморном дворце, скандал этот со всеми подробностями все-таки просочился в гостиные Санкт-Петербурга. Чтобы его замять, великого князя выслали в Ташкент, где он женился на дочке полицеймейстера и затем благополучно помер через несколько лет в одной лечебнице для душевнобольных. Выдворили из империи и Фанни Лир. Корнета же Савина немедленно «попросили» из гусарского полка и «посоветовали» убраться из России как можно поспешнее, что он вскоре и сделал. Савин перебрался в Париж, где выдал себя за политэмигранта. Он купался в лучах славы и деньгах, его имя не сходило с обложек ведущих парижских газет, и я сам читал о нем в «Ля Газетт». Бывший корнет похвалялся тем, что был весьма близок к великому князю. Сам же Николай Константинович являлся в России якобы членом революционной партии, занимал в ней видный пост, и деньги ему понадобились вовсе не для капризной танцовщицы, а «на дело революции». И всю сумму он отдал революционной террористке Софье Перовской…

– Красиво, – снова подал голос «граф» Пал Иваныч Давыдовский.

– Интересное дело, – согласился Всеволод Аркадьевич.

– Бесподобно, – так выразил свое отношение к рассказу Неофитова старик Огонь-Догановский.

– Вскоре интерес к нему иссяк, – продолжал рассказывать про Савина Африканыч. – А вместе с ним улетучились и деньги. Кроме того, снова стали наседать кредиторы. Спасаясь от них, Савин уехал в Америку, продав перед этим две виллы, хозяева которых находились в отъезде, и подарив префекту Парижа арабского скакуна стоимостью двести тысяч франков. Скакуна он взял напрокат под залог своего несуществующего поместья в Швейцарии, и потом префект имел большие неприятности по этому поводу. Но Савин к этому времени был уже далеко, а именно в Сан-Франциско, и именовался уже русским графом, имеющим родство с французским и итальянским королевскими домами. Его и принимали как члена августейших фамилий, а останавливался он только в самых фешенебельных отелях, причем именно в тех нумерах, которые снимали короли и принцы. В Калифорнии он объявил себя посланцем российских финансовых кругов, весьма близких к императорскому дому. Дескать, прибыл в Америку на предмет размещения крупных заказов для строительства Транссибирской магистрали – мировой стройки века. Распределять заказы он намеревался среди крупнейших сталелитейных и машиностроительных корпораций и картелей после ознакомления с их продукцией и владельцами. Не стоит и говорить о том, что все столпы сталелитейного и рельсового проката, крупнейшие промышленники и виднейшие финансисты становились в очередь, чтобы засвидетельствовать свое почтение и быть представленными «графу». Тот охотно принимал всех желающих, еще охотнее принимал авансы за посредничество и явные взятки, раздавал гарантии и обещания, что скоро фирма взяткодателя получит от России невиданные доселе заказы, и жил припеваючи в почете и уважении. Когда же поток «ходоков» к нему иссяк, а вместе с ним и денежная река авансов и подарков в конвертах и без, «граф» Савин внезапно исчез. Так внезапно, что в нумере остался лишь запах его оде-колона. И стоптанные комнатные туфли из бархата, местами побитого молью. Промышленники и финансисты кинулись в полицию – найдите, мол, графа, он увел наши денежки. Но полиция бессильно разводила руками: «граф» будто дематериализовался, и нигде не находилось даже следов его пребывания, не говоря о нем самом. Отставной корнет Гродненского гвардейского полка вернулся в Европу. Но его тщетно искали в Лондоне, Париже, Берлине и Вене. Полиция с ног сбилась, разыскивая «графа». И не нашла. Ведь зная характер и привычки Савина, она никак не могла предположить, что отставной корнет будет скитаться по самым захолустным уголкам Европы, пока не окажется в Софии. Но граф очутился именно там. И вот здесь, как все поначалу казалось, он вытянул выигрышный билет всей своей жизни…