Читать книгу "Танцы мертвых волков - Георгий Ланской"

Городской прокурор Егор Бобрин в этот момент веселился в загородном коттедже, и моему звонку не слишком обрадовался. Но когда я вкратце описала ему ситуацию, матерно выругался.

— Юля, ты где сейчас? Дома? Никуда не уходи, я еду…

— Гоша, я боюсь, — прервала я. — Она ведь не остановится. А если она в этот момент выписывает ордер на арест? Пока ты доедешь, она упечет меня в кутузку.

— Я к тебе кого-нибудь пришлю, — сказал Егор, но я снова не дала ему договорить.

— Как я узнаю, что это твой человек? Гоша, она же ненормальная… Напишет там, что у меня в квартире оружие или наркотики, вызовет силовиков, они меня вместе с дверями вынесут.

— Тогда сматывайся, — приказал Егор. — Ехать ты в состоянии?

— Да, — мрачно ответила я.

— Садись в машину и уезжай, только не к родителям, там тебя найдут. К подруге, на съемную квартиру — куда хочешь, только скройся на ближайшие три-четыре часа. Я приеду через полтора часа, вызову ее, ты должна быть под рукой. Напишешь заявление, снимем побои… Тебе сильно досталось?

— Порядком.

— Хорошо… В смысле, плохо, конечно, но для дела это полезно. В квартире ничего не трогай, там должны остаться ее следы. Все, я еду. Где тебя искать?

Я продиктовала номер второго мобильного, прикупленного по случаю специально для того, чтобы прятаться. Этот номер знали немногие.

— Ты намерена возбудить дело? — осторожно спросил Егор. — Просто… знаешь, многие жертвы насилия…

— Я хочу, чтобы в моей жизни Земельцевой больше не было, — жестко сказала я. — И поэтому готова на все.

— Тогда уходи из дома и держи хвост пистолетом. Я скоро буду.

Слезы, которые я сдерживала на протяжении всего разговора, хлынули в самый неподходящий момент. Подсознательно понимая, что на истерику у меня нет времени, я упала на пол и, свернувшись клубочком заревела, уткнувшись носом в коленки… Спасительное время застыло в сахарном сиропе. И когда я подняла голову, подумав, что провалялась так не менее пары часов, обнаружила, что прошло всего десять минут. На улице зажгли фонари, на город падала раскинувшая крылья птица-туча, черная и страшная. Схватив в охапку кота и сумку, я бросилась вниз, запихала все в машину, и уже усевшись за руль, вспомнила, что оставила в квартире своего спасителя попугая. Чертыхнувшись, я побежала обратно, косясь вверх. Небо уже плевалось редкими каплями дождя. Но вымокнуть было меньшим из зол.

В подъезде почему-то не горели лампочки. Наверное, вырубило свет. У нас такое случалось иногда, поэтому я не сделал попытки вызвать лифт. Не хватало еще застрять в нем. На площадке было темно, как в известном месте афроамериканца. Осторожно, стараясь не упасть, я поднималась по лестнице, держась за перила. У двери выронила слабо звякнувший брелок и долго искала его на полу. И уже повернув ключ в замке, почувствовала, что на лестнице не одна.

Лимит криков на сегодня был исчерпан. Поэтому я успела лишь выдохнуть, когда черная тень рванулась ко мне.

Олег

Я с любопытством огляделся вокруг. Прежде мне еще не приходилось так вплотную соприкасаться с теми, кого я считал картами, уже выброшенными из колоды. Да, конечно, был Валет, но это совсем другое дело… Квартира Валета ничем не отличалась от грязных подворотен, подъездов и улиц, песчаных карьеров и заполненных водой котлованов, где я ждал в засаде. Жилище Дамы было иным.

Странно, но я никогда раньше не думал, что берлоги могут создавать настроение. Исключение составляла лишь моя нора, убежище, место, где я зализывал раны. Но это место… да, оно создавало нужный настрой.

Прежде всего, меня удивили простыни. Две бельевые веревки, державшиеся на гвоздях, крест накрест пересекали комнату, и на них, как в моем счастливом детстве сушилось постельное белье. Такое варварское великолепие в век стиральных машинок со встроенным интеллектом встречалось нечасто.

Простыни напоминали паруса, и почему-то облака, комковатые и несвежие. Я подошел ближе и прижался к ним лицом, вдыхая забытые ароматы. Влажная ткань пахла чем-то свежим, химическим, морозным. Даже кожа, казалось, покрылась мелкими стрелочками инея, от воспоминаний, еще совсем недавно вызывавших слезы…

"…Ты видишь, Малыш, это жулики… и они замышляют злодейское преступление на крыше… Тебе страшно?"

Мне — нет…

Когда-то давно, пока была жива мама, она тоже развешивала белье дома, правда, только зимой, принесенное с мороза, какие-то минуты твердое, стоявшее колом, неподатливое, но так упоительно пахнущее зимой. У нас с Игорем была пластмассовая обезьянка оранжевого цвета, с лапками-крючками, и мы цепляли ее за веревку. Так она и висела, в этих тряпичных джунглях до самого утра, пока мама не начинала снимать белье. Веревки тряслись, и обезьянка падала, но мы убеждали себя, что ей не больно.

"…А сейчас ты увидишь настоящее приведение… Дикое, но симпатичное…"

А мне не страшно. Нисколько.

Я повидал столько призраков, что перестал их бояться. Они приходили ко мне во снах. Я помню лишь нескольких. Грустное мамино лицо с вертикальными складками, усталое и изможденное, ни в чем не упрекавшее, утомившееся жить. Другая женщина была ужасна, с синим лицом висельника, обожженной кожей и узловатыми пальцами-крюками, как у оранжевой обезьянки, которую она безжалостно сожгла в печи. Призрак спившегося синерожего мужичка и вовсе вызывал у меня лишь презрительную ухмылку. Даже в кошмарах он просил подаяния, на сто грамм дешевой водки. Я не боялся никого, даже тех, кто начинал приходить недавно. И только один призрак продолжал пугать меня.

Он всегда поднимался из матовой черной воды, мучительно кашляя и отплевывая мутную жижу из провала рта, протягивая ко мне скользкие щупальца. Его щеки проели черви, глаза сожрали рыбы, но он всегда меня видел, и всегда находил. На рубище, сгнившем в мертвой воде, гроздьями висели раковины речных моллюсков, а некоторые из них впивались в синюю кожу, войдя внутрь наполовину, и продолжая двигаться.

"… Тебе страшно?"

Да…

Я оттолкнулся от простыни, как от гладкой поверхности, покрытой глянцевым мрамором, и закружился на месте, разведя руки в стороны. Простыни закрутились узлами, слетев с веревок, превращая меня в героя древнегреческих мифов. Я стал Икаром, и летел к Солнцу, дерзнувшему состязаться со мной в красоте. Увешанный белыми тряпками, я нелепо взмахнул руками, и на миг представил себя в кабине планера. Когда-то давно я летал, потому что совершенно не боюсь высоты. Летать — это не падать. Смерти нет, нас просто зовут чайки.

Скоро забава мне надоела, и я, стряхнув с себя мокрое тряпье, продолжил осматривать квартиру. На древней стенке лежала ее расческа, грязная, с застрявшими прядями темных волос. Я осторожно понюхал ее, а потом причесался.

От расчески пахло сладковатой гнилью. В этой квартире все пахло так. Даже в ванной, где Дама валялась на полу, освежитель воздуха был с запахом давленного винограда Изабелла, приторно-кисловатым и пошлым. Повертев расческу в руках, я сунул ее в карман куртки. Оставлять настолько четкие следы я не собирался.