Читать книгу "Контракт - Светлана Храмова"

Питер Уэйль, как человек занятой, от скуки не маялся и уже успел полюбить эту вначале невольную, потом сознательную обособленность от окружающих, но встреча с Илоной разбередила рану, позабытые надежды воскресли. Каждое утро он рассказывал ей байки «из жизни продюсеров», она все норовила записать, он не позволял:

— Память тренируйте, память, в новой профессии пригодится.

Питер убежден, что разматывать клубки секретов не стоит. Есть вещи, которые каждый должен узнать на своем опыте. Толку больше. Он нарисовал пленительную картинку будущего, которой то верил, то не верил: девушку полностью убедят его идеи, она прекрасно выполнит функцию помощницы, в мечтах он видел ее рядом: соратник и любимая женщина.

Впервые за долгое время ему не захотелось тут же прогонять грезы о счастье. У него подобие отпуска, в конце концов. Он имеет право размякнуть, расслабиться, поурчать, как кот, на спинке перекатывающийся по полу, мурлычет от удовольствия и неги.

Железное правило у Мити, он слово Исидоре дал, — гулять не менее полутора часов в день. Заниматься не более трех-четырех — тоже пообещал, но на практике выходило много дольше. Ну почему нельзя играть любимую музыку столько, сколько вздумается? Естественность, естественность — вот теперь его цель. Естественность дыхания, ритма, нюансов. Никогда не представлялась ему возможность уточнять сделанное, выверять, будто стекла очков протирать фланелькой, взглядываясь потом слева, справа… Да, натирка до блеска — вот чем он занимался в затерянном промеж гор отеле под старину. Акустика превосходная, потолки в холле где-то у самой крыши, Митя никогда не испытывал такого удовольствия от «Сонаты» Барденна. А главное, он услышал ее по-новому и сам испугался иных смыслов, открывшихся ему здесь, в горах. Прочтение «Сонаты» с видом на Монблан.

Он тем не менее послушно гулял, иногда дважды в день, но перед сном — непременно, постепенно это стало потребностью. Повторял незнакомые ранее английские и немецкие фразы, пытался произносить: подслушивать некому, он явно делал успехи. Научился радоваться неподвижным остроконечным соснам, сопереживать ветру, звенящему неопавшими листьями на декоративно изогнутых березах.

Митя, с тех пор как разглядел эти березы, полюбил месторасположение отеля всей душой. Он знал теперь, что настоящая страсть тиха, внутреннее напряжение гораздо сильней, чем реально происходящее. Действительность бедна, немощна. Здесь, на плато, среди уютно темнеющих гор, ему открылась тайна Барденна. Внезапно. Или он был готов к пониманию давно, да уловить не получалось?

Голос доносился явственнее и явственнее. Митя понимал: игра воображения, умом понимал, но вовлекался без сопротивлений, с готовностью. Голос его не отпугивал, он ждал его с нетерпением.

«Нет ничего более материального, чем музыка», — он где-то вычитал фразу? Или придумал сам? Почему кажется, что в письме Барденна он встречал ее? Но ведь писем не видел никто, их не существует! А он, без сомнений, читал одно из них. Или ему читали вслух. Но кто, когда, где?

Длинное письмо, многостраничное, приступами, наплывами возникало в памяти:

«Любые внешние, осязаемые формы жизни — обманка. Музыка — живой организм, не потревожить ее — она и не побеспокоит никогда. Объективная реальность, форма сущего, но открыть источник и вызволить: услышать, зафиксировать, выписать, знаками воспроизвести, сделать доступной, звучащей, извлечь из тишины, — дано лишь избранным.

Видимые объекты дурачат нас, они появляются, исчезают, меняют форму. Музыка — истина, познание истины бесконечно.

Те, кого она выбирает, — уходят в иное измерение, музыкант в миру не живет. До него можно дотронуться, можно любить, можно обидеть, но он всего лишь проводник звука, посланник гармонии, несущей сполохи яркого света в мир, пожираемый огнем дьявольских страстей. В музыке — спасение. В музыке — погибель.

Меня губит гордыня моя, стремление к совершенству, к абсолюту. В глубины внедрился, там и остался. Безвозвратно».

Цитаты будто выдернуты откуда-то, можно трактовать как послание любимой, можно как предсмертные раздумья. Или постсмертные? Конкретики в тексте нет.

Сонату Барденна он теперь стал играть, будто озвучивая письмо гения. Во время второго тура его исполнение вызвало шок, величавая поступь финала заставила присутствующих оцепенеть на какое-то время — то ли от восторга, то ли от ужаса.

Первые аплодисменты раздались минут через пять, вначале нестройные, но постепенно набрали мощи, объединили зал в порыве долгих, изматывающих оваций. Митя понял: строки Эмиля Барденна он донес чуть ли не дословно, удалось.

В финал он прошел без единого голоса «против». О Вележеве уже уверенней стали писать как о потенциальном победителе. Он вызвал зрительские симпатии, он расположил к себе жюри — небывалое единодушие! Кто сказал, что конкурс — это сплошь дрязги, необъективность, скандалы, зависть и неоправданные амбиции?

Илона встретила его за сценой, обнимала, ерошила волосы, льнула. Он запомнил это: ее тело льнуло, прикасалось, но у Мити возникло ощущение, что она где-то далеко-далеко. Две девушки — одна рядом, она поздравляет, произносит правильные слова, ее можно потрогать. И другая — будто на вершине горы — маленькой еле видимой точечкой, она вот-вот исчезнет, но напоследок кричит что-то, расслышать невозможно, точечка движется, будто машет ему, она легкая и похожа на Илону, она звонко смеется, переливается, длится смех, он слышит! — и убегает, уже не видна. Митя вглядывался в изогнутую опустевшую линию, ему хотелось снова увидеть точечку-Илону, прокричать в ответ, как она нужна ему, как истосковался он без нее, но дождется, непременно дождется!

Но никто не услышит. Там никого нет.

— Митя, это было неподражаемо! Эта соната, наша соната! звучала резко, мрачно, трагический финал, я даже заплакала. И не я одна. В зале творилось что-то невообразимое, ты заставлял чувствовать вместе с тобой.

— Чувствовать можно заставить, когда железно выстраиваешь форму и прочитываешь текст так, как он написан. Чувства заложены в тексте. Я сегодня был добросовестным исполнителем, не более. Но щепетильно добросовестным. Илона, гляди, толпа надвигается, давай улизнем, сбежим отсюда вместе! — Он уже было потянулся к пальто, как Илона горячей скороговоркой запротестовала:

— Митя, всего несколько вопросов прессы, ну потерпи, это очень важно! Ты можешь принимать поздравления, фотографироваться… говорить буду я, если ты не возражаешь. Ничего лишнего не скажу, не волнуйся. В другой раз сбежим, у меня еще встреча с Питером Уэйлем запланирована, он предупредил, что разговор будет важным. — Митя рассеянно кивнул, ей показалось, что в знак согласия, но на самом деле он повел подбородком, упрашивая судьбу повторить давешний мираж с точечкой на вершине горы. Он вглядывался пристально, но вершина была пуста. Нету там никакой девушки-точечки. «Не время», — подумал он.

— Не время, — повторил вслух невольно, хотя желающие поздравить уже заполнили гримерную комнату.