Читать книгу "Динамит пахнет ладаном - Евгений Костюченко"

Вера была убеждена, что кровь пролилась по вине полиции, ведь у рабочих не было револьверов. Ей также было ясно, что взрыв был нужен властям, а не забастовщикам. После этих событий рабочее движение в Чикаго было обезглавлено. Вожаков схватили и повесили, хотя ни один из них в момент взрыва не находился на площади.

Само слово «анархист» с тех пор стало запретным. Все, кто имел связи с чикагскими рабочими организациями, попали в черный список. И несколько активистов уже поплатились жизнью за свою неосторожность, навестив Чикаго.

— Нет, Чикаго тоже далеко, — сказала Вера. — Хорошо, есть место и поближе. Как тебе Денвер?

— Уже лучше, — задумался Орлов. — Кто там у тебя?

— Университетские преподаватели. Друзья отца. Дочь профессора Фарбера — моя лучшая подруга.

— Подруга? Это хорошо. Тебе можно позавидовать. У меня вот нет такой подруги, да еще профессорской дочки.

— Она замужем, — насупившись, заявила Вера. — И оставьте ваш гусарский тон, граф. Иначе в доме Фарберов вас могут неверно понять.

— Это было бы весьма огорчительно. Я очень хочу, чтобы меня все понимали правильно, — сказал капитан Орлов, согнутым пальцем расправляя усы. — Говоришь, Денвер? Что ж, пусть будет Денвер.

* * *

Город Денвер стоит на границе двух миров. К востоку от него начинаются необозримые пространства Великих равнин. С запада высятся неприступные отроги Скалистых гор. В общем, с какой стороны ни глянь — окраина, захолустье, медвежий угол. Город основали в расчете на то, что через него пройдет строившаяся в те годы трансконтинентальная магистраль. Но трасса прошла севернее, по равнинам Вайоминга, и многие горожане подались на поиски более перспективного места жительства. А тут еще страшный пожар, уничтоживший половину города. А на следующий год — наводнение, которое смыло уцелевшую половину. Было от чего опустить руки. Но оставшиеся денверцы не стали впадать в отчаяние. Они провели собственную узкоколейку, соединившую их город с магистралью. А вскоре была проложена и вторая трасса от океана до океана, «Канзасская Тихоокеанская железная дорога», и город снова расцвел. Ведь его окрестности изобиловали месторождениями серебра, свинца, олова. Любой старатель мог добыть миллион, напади он на богатую жилу. И толпы таких охотников за удачей стали прибывать в Денвер со всех концов Америки.

Далеко не все они пользовались спальным вагоном. Выйдя на перрон в Денвере, Тихомиров и Гурский стали свидетелями того, как с крыш вагонов посыпались люди в лохмотьях, с мешками и кирками. Упав на платформу, они подхватывали свои пожитки и пускались наутек от охранников, которые встречали прибывающий поезд.

— Вот так и они могли приехать, — заметил Захар. — Надо поспрашивать местную охрану. Может, Муравьева сейчас у них в кутузке прохлаждается.

— Поспрашиваем. Да только не верится мне, что наша княжна способна на такое.

— По крышам скакать? Ничего сложного в том нет, — заявил Гурский. — Я сам так целую неделю ехал однажды, и ничего со мной не случилось. А как, по-твоему, работяги мотаются по штатам? Билеты брать — никаких денег не напасешься. Да и если б у них были деньги, какой резон переезжать? А они так и колесят. Поработал, скажем, в Чикаго. Надоело — махнул в Сиэтл. Там прижало — пожалуйста, можно в Сан-Франциско, а оттуда на аризонские шахты. И всё бесплатно. А помнишь, был рабочий съезд? Так их туда съехалось пятьдесят тысяч. И все — вот так же, на крышах или товарняками добирались.

— Ну нет, не верится мне насчет Муравьевой, — рассмеявшись, повторил Тихомиров. — Ее же сдует ветром с крыши, в ее-то юбках и пелеринах!

— Если лечь плашмя, ветра не замечаешь. Да ведь она не всю дорогу там будет. На «палубе», это они так крышу зовут, проезжаешь только большие станции, где тебя констебль может заметить. А чуть отъехали — и спускаешься по лесенке на тормозную площадку, а там и тихо, и тепло, и выспаться можно.

— Ты, я смотрю, поднаторел в таких делах.

— Нужда, сударь мой, всему научит.

На соседний путь подкатил еще один состав, и толпа на перроне стала гуще. Медленно продвигаясь к зданию вокзала, Захар продолжал делиться своими богатыми познаниями по части безбилетного проезда.

— А как же дорожная полиция? Она-то куда смотрит? — притворно возмущался Тихомиров.

— Куда надо, туда и смотрит. Полисмену и горя мало, если кто бесплатно прокатится. Его забота другая: чтоб под колеса никто не свалился. Так что если ты пришел на станцию, сидишь спокойно в сторонке, никто тебя не тронет. Не суетись, не шагай из угла в угол. А пуще всего — не пей. Если путейцы заметят пьяненького, сразу зовут полицию. И то дело. Кому же понравится кишки со шпал соскребать?

Ему и вправду пришлось поездить без билетов, и не только на крышах. Пришлось ему в свое время познать удобства и угольных ящиков, и открытых платформ, и нефтяных бочек. Весь первый год в Америке он провел в разъездах, мыкался в поисках спокойного уголка, да только нигде его не нашел. Всюду ему казалось, что он торчит на виду, никак не мог Захар смешаться с толпой. Только в Нью-Йорке ему это удавалось. Но в Нью-Йорке оставаться было нельзя. Не верил он, что прошлое отпустит его просто так.

Может быть, если б он смог прижиться среди немцев, или итальянцев, или хотя бы среди каких-нибудь полячишек, всё сложилось бф иначе. Но иммигранты не терпят чужаков, и Захар в конце концов всё равно прибился к русским. Жил в их квартале, перебиваясь случайными заработками. Там его и узнал старый товарищ по смоленской пересылке. А узнав, затащил в свой круг. И пришлось Захару Гурскому снова слушать бесконечные речи об эксплуатации и о беспощадной борьбе. Заправляли кружком анархистов несколько виленских евреев, а главными были Марк и Эмма. Говорили складно и много, и больше всего о том, что хватит уже говорить, пора делом заниматься. Смешно было Захару от их «дел». Газетенка на немецком и английском да листовки. Те же разговоры, только напечатанные на бумаге и оплаченные из рабочих взносов.

На сборищах он солидно помалкивал, чувствуя, что вожаки относятся к нему не так, как к другим. Однажды Эмма попросила проводить ее на вокзал и подстраховать во время встречи «чрезвычайно важного человека». Человек тот все время оглядывался и вздрагивал, и не выпускал из рук потертый чемоданчик. Даже присев на него в ожидании трамвая, он изловчился зажать чемодан коленями, а руку держал на замке, чтоб тот невзначай не раскрылся.

Привезли они гостя на тайную квартиру, и Эмма сказала, что «товарищ Зак» теперь отвечает за безопасность «товарища Франека». Жили они на той квартире три дня. Франек по-английски ни в зуб ногой. Пытался заговорить по-французски, но Захар из «парле франсе» помнил только неправильные глаголы, вызубренные в реальном училище. По счастью, таинственный гость оказался поляком, и они смогли общаться на русском. Тайком от «товарища Эммы» бегали в кабачок, и там, за рюмкой анисовой водочки, поляк поведал Захару жуткую историю. Жил он себе в Париже и горя не знал. По заданию организации втерся в доверие к русской зарубежной охранке, сам генерал Селиверстов считал его своим лучшим агентом. Франек запросто входил к нему в гостиничный номер. Генерал жил на одной стороне Итальянского бульвара, а Франек — на другой, снимал комнатушку в компании полудюжины земляков. Однако со временем организация заподозрила Франека в измене, и тогда он решил убить генерала. Сказано — сделано.