Читать книгу "Бета-самец - Денис Гуцко"

Ушла. Топилин сел, где сказала. В трусах, затаивший дыхание, с руками, уложенными на колени, — он напоминал себе призывника перед медкомиссией.

— Призывник Топилин!

— Я!

— Экий вы нескладный.

— Так точно!

Нельзя было на ночь оставаться. Непозволительная, непростительная опрометчивость.

Судя по доносившимся снизу звукам: шуршанию одежды, смущенному подростковому сопению, — Анна обнимала сына.

— У меня пять минут, мам, — услышал Топилин ломкий юношеский бас и облегченно выдохнул.

Они остановились посреди комнаты.

— Ты на игру едешь? — спросила Анна, и Топилин услышал, что она улыбается. — У тебя же сегодня отъезд?

— Поезд через час. Наши на вокзале уже. Я решил заскочить. На тачке доеду. Не смотри так. Пожалуйста.

— Как?

— Сама знаешь.

— Не могу.

— Мам…

— Не могу. Люблю тебя. Редко вижу. Домой переедешь, буду видеть каждый день — тогда, скорей всего, перестану так смотреть.

Топилин вслушивался в ее голос. Вся поглощена Владом. Про раздетого мужичка, припрятанного наверху, успела забыть.

Давно ли сидел, одетый и безмятежный, в доме Литвиновых, слушая кряхтение Елены Витальевны, вспомнил Топилин. Подумал: «А ситуации, в общем, не сильно отличаются». Что тогда, что сейчас: сидит, подслушивает чужую жизнь. Подивился нелепому повтору, чуть в голос не хмыкнул.

— Мам, я тут подумал… Короче, я был неправ тогда.

— Когда именно?

— Ну, чего ты… понимаешь же…

— Сынок, ты если пришел извиняться — извиняйся. Или передумал?

— Ничего не передумал, — Влад помолчал. — Да, пришел извиняться, — сказал он громче. — Прости. Я был неправ. Ты не виновата. Он сам тебя бросил. А ты — да, ты до последнего старалась. А он сам не хотел. Прости.

— И ты меня прости. Ладно?

— Да что… Ты старалась же, — голос его дрогнул, он басовито кашлянул и заторопился. — Все, мам, пойду. Поезд скоро.

— Тебе перед игрой, может, и не стоило приходить? Мог бы после. Я-то знала, что ты сгоряча, как всегда.

— Я тоже сначала думал: может, не надо. Но… не смог, короче.

— Поехать с тобой? Хочешь, одеваюсь и еду?

Топилин представил, как будет выбираться из запертой квартиры по карнизу, разгоняя недовольных голубей…

— Нет, мам. Не надо. Мне лучше одному, как всегда.

— Соперник трудный?

— «Локомотив». Не очень. Но у нас вратарь запасной. Основного поломали немного. Ладно, мам. Мне правда бежать пора. Тренер ругаться будет.

— Беги. Когда я тебя увижу?

— Как вернусь, приду.

— Обещаешь?

— Мам…

Обнялись.

— Молодец, что пришел. Мужчина.

Она закрыла за сыном дверь, но возвращаться на террасу не спешила. Стояла у окна. Топилин оделся, сел на лестнице.

— Владька, в общем, не совсем был неправ, — сказала Анна, играя краешком шторы: окунет в утренний свет и отпустит. — Если бы я готова была ради Сережи себя забыть… скорей всего, вытащила бы. Ездила бы к нему на дачу, уговаривала, терпела бы его концерты… Но я не захотела. Даже не то чтобы устала. Нет. Просто не захотела… ходить за ним как за немощным, потакать. Не захотела.

Многое бы отдал за то, чтобы отделить Анну от надоедливой реальности. Чтобы волшебная ночь не прерывалась вторжением сына-подростка и не приходилось выслушивать отравленные слова о выборе между жертвенностью и жизнью.

«Теперь-то уж точно следующий раз в гостинице», — думал он тогда.

И вот снова здесь. И тихо улыбается потолку.

Укусила его за плечо, когда кончала. Плечо теперь сладко ноет. Две дуги друг над другом, восемь красноватых впадинок. Топилин проводит по ним пальцем.

«Спутались», — вспоминалось ему темное словечко, которым наверняка отметят их здешние психи, когда пронюхают. Точнее ведь не скажешь: спутались. Так бы и жить — спутавшись.

Зажигалка нашлась. Лежит преспокойно на тумбочке, под Аниной кофтой.

Заверещал мобильник. Антон.

— Да какого хрена?!

Никогда не звонил в такое время, будь он неладен. Вставал обычно не раньше десяти. Надо же было именно сейчас.

Поколебавшись, Топилин решил ответить. Все равно будет перезванивать, не отделаешься. Лучше уж сейчас, пока Анна не вернулась.

— Привет.

— Саша, а ты где?

Сел. Увлекательное начало.

— А что?

— Ты говорил, на работе будешь с утра. Я заскочил, хотел поговорить. Порасспросить надо…

— Нет, я в лицей решил заехать. Посмотреть, как там.

— Ясно. Говорить можешь?

— Могу.

— Ну так говори. Ты же знаешь, чего я звоню. Как там? Что?

Топилин матюгнулся, прикрыв трубку рукой.

— Антон, слушай. Ты просил меня этим заняться, я занялся. Но сейчас мне все еще нечего тебе сказать. Пока не ответила. Ответит, я тебе сообщу. Сразу же.

— Ты же меня знаешь, Саш, мне такие туманы-растуманы — хуже некуда.

— Антон, ты меня тоже знаешь. Сделаю все, что от меня зависит.

— Ты хотя бы скажи, как она, на твой взгляд?

— В смысле?

— Ну… Расположена?

Топилин помолчал. Гадко. Но нужно же как-то закончить разговор.

— Расположена.

— Ладно, — сказал Антон. — Жду.

И отключился.

Внизу раздалось грюканье посуды.

Не слышал, как Анна вошла.

— Ты чай будешь? — спросила, зажигая плиту.

— А кофе?

— Кофе закончился.

— Тогда чай буду.

Топилин лежал, слушая, как она расставляла чашки, вытряхивала в ведро старую заварку из чайника.

— Передай ему, что я согласна, — сказала она.

22

К моему поступлению в Грековское приступы у Зинаиды не повторялись, и ее бы, наверное, выписали из диспансера на амбулаторное лечение: из-за нехватки мест койки в корпусах Долгопрудного стояли уже в коридорах, по той же причине психиатрические отделения Первой городской и Больницы водников принимали только самых тяжелых или общественно опасных больных. Но выписывать Зинаиду было некуда. Ведомственный дом, в котором она жила, передали муниципалитету под приватизацию, и ее квартиру успели продать как бесхозную. Приватизация полным ходом шла и на самом Кирпичном заводе — и контролершу из отдела качества, не мудрствуя лукаво, сократили вместе с сотней-другой рабочих. Маму, которая продолжала регулярно наведываться в диспансер, предупредили: устроиться на работу с такой инвалидностью Зинаида Ситник не сможет. С папой мама обходила эту тему гробовым молчанием.