Читать книгу "Изыде конь рыжь... - Kriptilia"

стены,

Вращай шапито небес, раскрашивай по сезону,

Держи над водой и сушей, над сизой морской пеной

Время огня, стали и железобетона.

Штолле удивился – услышанному и самому себе, потому что стихи были хороши, осмысленны и связны, в отличие от обычного осколочного пустопорожнего бреда, и потому что они, едва отзвенев, сразу принялись стучать и перекатываться на языке, как вкусная фраза, как звучное имя.

- Я же говорил – лентяй. Можете ведь, когда хотите.

- Ну, Александр Демидович, если уж вам понравилось, то конец света... – протянул Рыжий, – отменяется!

Грузовик остановился – и на мгновение стало странно тихо, а потом машина с ревом нырнула в раззявленные ворота военной базы.

Стихи из рассказа

***

Даже в стихах больше не встретишь роз,

они уступили место тоске и пургам,

с адом случилась оказия – он замерз

и в благовремении назвался Санкт-Петербургом.

Торф или лесс поглотил пряничный лес,

воздух ли стер театр, завтрак и площадь,

с садом случилась оказия – он исчез,

светит со дна Невы, недостижим наощупь

прямо как лето, прохожих не удивит

зябкий трамвай, идущий сквозь небо наискосок по отсутствию моста,

как и его пассажиров – родной заоконный вид:

где, как модерн, классицизм по-прежнему ядовит,

ходит по кругу шарманка, с поземкою говорит

о том, что движенье – просто,

и над дворами – с сетью и драгой – ангельский сонм парит,

снегом сорит, белеет бумагой, строителей материт

на дуньюэ, хурритском, палайском, и, впадая в иврит,

ищет по дну колодцев скользкие звезды.

***

От литературы береги дом и корабль, чадо и домочадца

в городе на восьмидесяти ветрах.

Классицизм опасен – если время и действие совместятся,

место обращается в прах.

Формализм опасен – продвигаешься в отсутствие света,

беззаконной монадой, частицей без несущей волны,

а вокруг… проявляются рычаги и шестеренки сюжета,

запечатывающие тебя в большую (и обычно трагическую) форму страны –

а там

белый кружевной дым над Василеостровкой,

серый кружевной лед на глазах и в сетке морщин,

а война и чума — это просто мотивировка,

чтобы не просыпаться в Петербурге без веских на то причин.

Реальное искусство опасно – заводится как мыши в соломе,

замещает квёлую кровь на муравьиную взвесь,

позволяет на одном (пост-фактум очевидном) приеме

объяснить, что это такое – сейчас находиться здесь…

но для этого придется быть абсолютно здесь,

где

белый кружевной дым (остановились заводы) над Василеостровкой,

серый кружевной лед на глазах и в сетке морщин,

а нехватка воздуха — это просто мотивировка,

чтобы не просыпаться в Петербурге без веских на то причин.

И где-то над краем поля исследования каркает, кружит,

подсказывает порядок слов, шевеленье век,

физически невозможное движение выйти наружу,

повернуть ключ и переписать начерно этот снег –

ни облака, ни стекла, ни лестницы, ни припева,

ни дыма и ни города, но кто там? существо? вещество?

хромающий акцентный стих бредет через ворота налево,

и, если поймать дыхание, есть некий шанс проснуться в него.

***

And how can man die better,

Than facing fearful odds,

for the ashes of his fathers,

And the temples of his gods .

Т.Б. Маколей

Прописи ошибаются, хроника врет, ветер прекрасно знает, когда закончится лед,

рыба, даже ломясь на нерест, учитывает расклад,

так и мы:

когда пять (а потом семнадцать) кораблей врываются в гавань, где ждет вражеский флот,

они твердо уверены – кто-то придет назад.

Это сумма шансов на следующий раз.