Читать книгу "История Тома Джонса, найденыша. Том 2 (книги 9-18) - Генри Филдинг"

красным словцом денежки выманить. Да, заметь себе, не каждому удалось бы заставить ее раскошелиться, хорошенько заметь.

Жена вполне присоединилась к этому мнению и начала расхваливать сметливость мужа; тем и кончился краткий разговор между супругами по этому случаю.

Расстанемся же с почтенной четой и последуем за пэром и его прекрасными спутницами, поездка которых была вполне благополучна, так что они сделали девяносто миль в два дня и прибыли в Лондон без всяких приключений, стоящих того, чтоб о них рассказывать. Перо наше будет подражать темпам путешествия, которое оно описывает, и история пойдет в ногу с путешественниками, составляющими ее предмет. И точно, хорошему читателю следовало бы брать пример с любознательного путешественника, который всегда соразмеряет продолжительность остановок с красотами, достопримечательностями и диковинками той или иной местности. В Эшере, Стоу, Вильтоне, Истбери и Прайорс-Парке[71] дни кажутся слишком короткими: так восхищает наше воображение зрелище природы, украшенной чудесной силой искусства. В некоторых из этих мест мы бываем поражены главным образом искусством; в других – природа и искусство оспаривают друг у друга наше одобрение; в третьих – одерживает верх природа. Тут является она в самом богатом своем убранстве, а искусство, в одежде простой и скромной, сопровождает свою милостивую повелительницу. Здесь внешняя природа расточает изысканнейшие сокровища, какие только есть в ее распоряжении на этом свете. А там природа человеческая представляет вам предмет, который может быть превзойден разве только на том свете.

Тот же вкус и то же воображение, которые упиваются этими изысканными сценами, могут, однако, найти удовольствие и в предметах гораздо более скромных. Леса, реки, лужайки Девона и Дорсета привлекают внимание любознательного путешественника и заставляют его замедлить шаг; зато, чтоб наверстать упущенное время, он быстро проезжает мрачные пустыри Бэгшота или ту очаровательную равнину, что тянется к западу от Стокбриджа, где на пространстве в шестнадцать миль взору предстанет лишь одинокое дерево, и только облака, сжалившись над угнетенным путешественником, радуют его зрелищем воздвигаемых в небе роскошных дворцов.

Не так путешествует торговец, погруженный в денежные выкладки, проницательный судья, прославленный доктор, тепло одетый прасол и все многочисленные дети богатства и тупости. Одинаково размеренно трусят они верхом и по зеленеющим лугам, и по бесплодным степям, со скоростью ровно четыре с половиной мили в час; тупо уставясь вперед, всадник и лошадь одинаковыми глазами созерцают попадающиеся им на пути предметы. С одинаковым восторгом обозревает почтенный всадник и величественные создания архитектуры, и те превосходные здания, которыми неведомая рука украсила богатый мануфактурный город, где груды кирпичей нагромождены как бы в память того, что раньше здесь громоздились груды золота.

А теперь, читатель, так как мы торопимся вернуться к нашей героине, предоставим твоей сметливости приложить все это к писателям тупоумным и тем, что являются их противоположностью. Ты легко справишься с этим и без нашей помощи. Пораскинь же умом; хотя в трудных местах мы всегда готовы подать тебе посильную помощь, так как не ждем, подобно иным нашим собратьям, что ты прибегнешь к гаданию для уразумения наших замыслов, однако не будем потакать твоей лени там, где от тебя требуется одно только внимание. Ты глубоко ошибаешься, если воображаешь, что, предприняв это великое творение, мы нисколько не рассчитывали на твою сообразительность или что ты получишь возможность с удовольствием и пользой для себя путешествовать по нашим страницам, ни разу не пустив в ход смекалки.

Глава X

содержащая два-три замечания насчет добродетели и немного более насчет подозрительности

Приехав в Лондон, наши дамы остановились в доме его светлости, и, пока они отдыхали, утомленные путешествием, слугам было приказано подыскать для них помещение; так как ее светлости не было тогда в городе, то миссис Фитцпатрик наотрез отказалась ночевать под кровом пэра.

Иные читатели, может быть, осудят такую необыкновенную, если можно так выразиться, деликатность добродетели, как слишком манерную и преувеличенную; но мы должны принять в расчет положение миссис Фитцпатрик, которое нельзя не признать весьма щекотливым; а если еще вспомнить о существовании злых языков, то надо сказать, что пусть тут и было преувеличение – однако преувеличение в хорошую сторону, которому не мешало бы подражать каждой женщине, попавшей в такое положение. Самая строгая внешняя добродетель, когда она только внешняя, может, пожалуй, при отвлеченном рассмотрении казаться не столь похвальной, как добродетель, у которой отсутствует эта строгая внешность, и все-таки первую всегда будут хвалить больше; но, во всяком случае, надеюсь, никто не станет возражать, что то или другое – добродетель или ее внешность – необходимы каждой женщине, кроме разве некоторых особых случаев.

Помещение было приготовлено, и Софья отправилась туда ночевать вместе с кузиной, но решила рано поутру навести справки о той даме, под покровительство которой, как мы уже говорили, намеревалась отдаться, покидая родительский дом. Намерение это еще более в ней укрепилось после некоторых наблюдений, сделанных во время путешествия в карете.

Так как нам вовсе не хотелось бы наделять Софью неблагородным, подозрительным характером, то мы не без страха решаемся открыть читателю преследовавшее ее теперь странное представление о миссис Фитцпатрик, насчет которой у нее закрались некоторые сомнения; сомнения эти настолько свойственны самым дурным людям, что мы не считаем возможным изложить их подробнее, не высказав предварительно двух-трех замечаний насчет подозрительности вообще.

Мне всегда казалось, что есть две степени подозрительности. Причину первой я склонен выводить прямо из сердца, так как крайняя быстрота ее суждений, по-видимому, указывает на наличие некоторого внутреннего импульса, тем более что эта высшая степень подозрительности часто сама создает свои предметы: видит то, чего нет, и всегда больше того, что есть в действительности. Это та дальнозоркая проницательность, от ястребиных глаз которой не ускользает ни одно проявление зла, которая наблюдает не только поступки, но слова и взгляды человека и, проистекая из сердца наблюдателя, глубоко погружается в сердце наблюдаемого и выслеживает там зло еще, так сказать, в зародыше, даже подчас раньше его зачатия. Достойна восхищения способность, если б она была непогрешима; но о такой степени совершенства смертным нечего и помышлять, и ограниченность этой тонкой способности часто причиняет большие страдания и тяжелое горе невинности и добродетели. Поэтому я не могу не смотреть на эту прозорливость по части распознавания зла как на порочную крайность и как на весьма пагубное зло само по себе. Я тем более укрепляюсь в своем мнении, что, боюсь, источником этой прозорливости всегда служит злое сердце, – по причинам, уже упомянутым выше, и еще одной, а именно: я никогда не встречал ее в добрых людях. Такого