Читать книгу "Театральная сказка - Игорь Малышев"

– Не поверишь, он тёплый…

Тем временем парень потянулся, зевнул во весь свой немаленький рот и сел, мутно глядя на детей.

– Привет, – протянул он.

– Здравствуй, – отозвались дети.

Конус был метров пять высотой, но повышать голос было совершенно не обязательно – такая тишина стояла вокруг.

– Мы вольные путешественники. Можно спросить тебя, куда это нас занесло? – поинтересовался Мыш.

– Вы в селении ныряльщиков, – парень снова зевнул.

– Как интересно…

Ветка оглянулась в поисках проруби, но ничего не обнаружила.

– И куда же вы, ныряльщики, позвольте спросить, ныряете?

– Туда, туда, всюду, – указал парень небритым подбородком в разные стороны.

– Что, прямо в лёд? Не жёстко?

– Кому как, – равнодушно повёл плечами хозяин «муравейника».

– Он сумасшедший, – еле слышно прошептала девочка. – Надо быть настороже и поскорее валить отсюда.

– Я всё слышал, – парень зевнул уже в третий раз. – Никак не проснусь…

– Извини, – сказала Ветка, хотя по виду её было не особо заметно, что она смущена.

– А, плевать. Мы привыкли. Нас как только не называют.

– Кто?

– Известно кто. Люди, живущие на берегу.

– А здесь есть берег?

– Конечно. У каждого океана есть берег. Хотя, может, правильнее будет сказать, что у каждой земли есть побережье?

– Он довольно странно выглядит, ваш океан, – сказал мальчик.

– Наш океан – один кусок чистого льда, – с гордостью заявил ныряльщик.

– А те люди, на берегу, почему вы не живёте с ними? – спросила Ветка.

– Мы изгои. И мы, в общем-то, не совсем люди.

– Серьёзно? На мой взгляд, ты самый обычный человек.

Парень захохотал, стуча ладонью по камням.

– Что? Самый обычный? Правда? Спасибо.

Он прервался и снова разразился смехом. С ловкостью ящерицы пополз вниз. Лицо его странно преобразилось, раскраснелось, приобрело нечеловеческие угловатые черты. Он был наг, но дети после рощи Диониса, да и вообще всех приключений в Засценье, наготы уже не стеснялись.

Мыша и Ветку окатила волна жара, словно от внезапно вышедшего из-за облаков южного солнца. Жар был плотным, осязаемым и исходил от парня.

Мыш испугался, что на них сейчас загорится одежда, схватил Ветку за локоть, чтобы вместе броситься наутёк, как вдруг всё прекратилось. Парень остановился прямо перед ними, склонив голову набок и глядя сверху вниз.

– Вот так, детки, вот так, – произнёс он шёпотом, от которого кожа пошла крупными мурашками, словно изнутри их тел стала прорастать трава.

– Я могу управлять своим огнём. Сдерживать его, когда надо. А могу дать ему волю и сжечь всё вокруг. Правда, не все из нас желают себя стеснять, – он махнул рукой на разбросанные по льду каменные сооружения. – Поэтому к некоторым лучше не приближаться. Температура, при которой лёд мгновенно превращается в пар, довольно опасная штука.

Парень взял Ветку за кисть и рывком головы откинул упавшие на глаза спутанные волосы. Мыш почувствовал, как тело его немеет от страха, а кости словно покрываются инеем.

– Хорошо, что я умею управлять этим даром, да?

Мыш подумал, что те же чувства, наверное, должны испытывать люди, живущие на склоне спящего вулкана.

– Я могу превратить вас в пепел за минуту.

– Отпусти её, – сказал Мыш, кладя руку на запястье парня.

Тот расхохотался.

– Да ладно вам! Что вы такие серьёзные?

Мыш потянул Веткину ладонь.

– Хватит, – строго сказал.

– Гордый, – снисходительно заметил ныряльщик, отпуская Ветку.

Странные чувства владели детьми. Парень был неряшлив, грязноват, больше того, он был очевидно опасен и не факт, что вменяем, но вместе с тем его голос, манера говорить, мимика, жесты, всё источало необъяснимое очарование. За ним хотелось наблюдать, будто за красивым свободным животным, слушать его речи, наконец, просто быть рядом с ним. Казалось, одно это само по себе уже редкая удача.

– Может, вы хотите есть? – неожиданно спросил ныряльщик. – Я вот, к примеру, очень хочу.

И, не дожидаясь ответа, схватил детей и всё с той же ящеричьей ловкостью поволок на вершину «муравейника».

Откуда-то из расщелин камней достал мешочек с кофе, дрова, большую турку, наколотил льда. Разжёг огонь и принялся ждать.

– Мне кажется, с твоим-то даром разжигать огонь совершенно не обязательно, – заметила Ветка.

– Ты имеешь в виду, что я могу вскипятить кофе в руках? – переспросил парень, колдуя над медной туркой.

– Да.

Мышу показалось, что ныряльщик подавил в себе желание сказать что-то резкое и неприятное.

– Это слишком скучно, и мне лень, – наконец произнёс он.

Взметнулись искры, пламя облизало закопчённый бок турки.

Парень с аппетитом съел кусок хлеба, закинул в рот несколько сушёных фиников. Оглядел синие поля с чернеющими каменными насыпями, от которых тоже поднимались дымки.

– Ладно. Дальше сами справляйтесь, – сказал он детям, словно разом потеряв к ним всякий интерес.

Ныряльщик сделал несколько шагов вниз, детей снова окатила волна жара. Парень сильно оттолкнулся и взлетел. На какое-то мгновение он, раскинув руки, завис в воздухе, а затем ударился плашмя о лёд. Дети вскочили на ноги, но он, к удивлению, не разбился о сияющую под солнцем гладь, а вошёл в неё, как входят путники в густой туман.

Дети ошарашенно смотрели на дыру, повторяющую контуры человеческого тела.

– Невероятно, – только и смогла произнести Ветка.

Ныряльщик долго не возвращался. Полынья затянулась прозрачной коркой. Солнце, ворочая тенями от конусов, проделало существенную часть своего дневного пути по небосводу. На соседних «муравейниках» появились и исчезли дымки.

На небе засветилась первая звезда. Ветер напитался холодом, стал жёстче, пронзительней. Потянуло настоящей стужей.

Дети принялись искать спички, собираясь снова разжечь огонь, но тут из-подо льда появился ныряльщик и вскарабкался на вершину.

В одно мгновение, простым движением пальцев он разжёг приготовленные дрова и при свете разгоревшегося пламени разложил перед детьми принесённые из ледяных глубин находки.

Некоторые находки выглядели довольно обыденно: перламутровые раковины, морские звёзды, голова древней статуи… Вот только из раковины, если поднести её к уху, доносилась музыка, странная, варварская, будоражащая, морская звезда пульсировала и переливалась светом, а в глаза статуи было страшно смотреть. Другие трофеи с трудом поддавались описанию. Как, например, назвать нечто, соединяющее в себе свойства музыкального инструмента и заката над океаном? Или предмет, одно прикосновение к которому причиняло самые острые душевные страдания, вытерпев которые некоторое время, начинаешь видеть мир яснее и чище? Или что-то бесформенное и безразмерное, но более всего похожее на инструмент для копания в самом себе?