Читать книгу "Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау - Марек Краевский"

— Ничего страшного, дорогая. Позволь, я представлю тебе его превосходительство директора Эберхарда Мока, шефа криминального отдела полицайпрезидиума, а также его ассистента господина Герберта…

— Анвальдта.

— Да, господина криминальассистента Анвальдта. Господа, это моя жена Тереса Янкевич-Гартнер и мой сын Манфред.

Мужчины церемонно склонялись, целуя красивую узкую руку госпожи Гартнер. Мальчик вежливо шаркнул ножкой и не сводил глаз с отца, который, извинившись перед гостями, вполголоса разговаривал с женой. Госпожа Янкевич-Гартнер своеобразной красотой своей вызвала живой, хоть и несколько отличный интерес обоих мужчин. Мок руководствовался инстинктом Казановы, Анвальдт — созерцательностью Тициана. Это была не первая полька, которая произвела на него подобное впечатление. Временами он ловил себя на абсурдной мысли, что в представительницах этой нации есть нечто магическое. «Медея была славянка», — думал он в такие моменты. Глядя на ее тонкие черты, вздернутый носик и узел волос, слыша ее забавно мягкое «битте», он пытался угадать под летним платьем благородные линии ее тела, округлость ноги, горделиво высокую грудь. К сожалению, предмет их отличных, а возможно, и схожих по своей сути вожделений попрощался и покинул кабинет, уводя и стеснительного мальчика. В дверях госпожа Янкевич-Гартнер разминулась с пожилым сутулым библиотекарем, который одарил ее томным обволакивающим взглядом, что не ускользнуло от внимания мужа.

— Ну что, Сметана, показывайте реестр, который вы так крепко зажали под мышкой, — не слишком доброжелательно промолвил Гартнер.

Библиотекарь, передав книгу записей, возвратился к своим обязанностям, Гартнер же принялся изучать наклонную готическую каллиграфию Сметаны.

— Да, господа… Маас уже больше недели читает одну рукопись четырнадцатого века под названием «Corpus rerum Persicarum». Завтра я возьму этот манускрипт и займусь его анализом — сравню сфотографированный вами перевод с оригиналом. А сегодня буду заниматься надписью из салон-вагона и пророчествами этого бедняги Фридлендера. И постараюсь узнать что-нибудь об Ибн-Сахиме. Вполне возможно, послезавтра у меня уже будет предварительная информация. Я свяжусь с вами, господин криминальдиректор.

Гартнер надел очки и, похоже, утратил всякий интерес к собеседникам. Он занялся поисками истины, и это оказалось куда увлекательней, чем дидактическое ораторство. Все его внимание было отдано надписью кровью, и он что-то бормотал. Быть может, формулируя первые интуитивные гипотезы. Мок и Анвальдт встали и попрощались с ученым. Но он, погруженный в свои мысли, даже не ответил.

— Этот доктор Гартнер чрезвычайно предупредителен. На такой должности у него, наверное, масса обязанностей. Однако он сразу же согласился нам помочь. В чем тут дело? — спросил Анвальдт, видя, что уже первые его слова вызвали у Мока ироническую улыбку.

— Дорогой Герберт, у него по отношению ко мне долг благодарности. И долг этот таков, что — можете мне поверить — он не расквитается со мной даже самой трудоемкой научной экспертизой.

IX

Бреславльские Комты, воскресенье 15 июля 1934 года, восемь вечера

Барон фон Кёпперлинг прогуливался по обширному парку, окружающему его имение. Закатное солнце всегда вызывало у него тревожные предчувствия и неясную тоску. Его раздражали резкие, металлические крики павлинов, бродивших вокруг дворца, и плеск воды в бассейне, где забавлялись его друзья. Его нервировал лай собак и необузданное любопытство деревенских детей, чьи глаза, подобные глазам любопытных зверьков, следили с деревьев и с забора за всем, что происходило внутри ограды, даже вечером и ночью. Он ненавидел этих наглых грязных маленьких плебеев, которые никогда не отводили взгляда и при виде его разражались издевательским смехом. Он взглянул на стену, окружающую парк и дом, и ему показалось, что он видит и слышит этих малолетних соглядатаев. Несмотря на поднимающуюся ярость, он размеренным шагом прошел в дом и движением руки подозвал старого лакея Йозефа.

— Где Ганс? — ледяным тоном осведомился он.

— Не знаю, господин барон. Кто-то позвонил ему, и он в большом волнении выбежал.

— Почему ты не уведомил меня об этом?

— Я не решился беспокоить господина барона во время прогулки.

Фон Кёпперлинг внешне спокойно взглянул на старика и мысленно сосчитал до десяти. С огромным трудом он взял себя в руки и произнес все тем же ледяным тоном:

— Йозеф, изволь сообщать мне любую, даже самую, на твой взгляд, малосущественную информацию о Гансе. Если хоть раз ты не сделаешь этого, то закончишь жизнь нищим на церковной паперти.

Барон выбежал в парк и несколько раз выкрикнул в сторону заката имя своего возлюбленного камердинера. С ограды ему ответили враждебные взгляды. Он помчался к железным воротам. Издевательские взгляды преследовали его, вечерний воздух густел.

— Ганс, где ты? — кричал барон и вдруг споткнулся на ровном месте. — Где ты? Я не могу подняться.

Густел вечерний воздух, густел свинец в теле барона. Из-за ограды строчили автоматы. Пули со свистом взрывали гравий аллеи, поднимая облачка пыли, впивались в нежное тело барона, не давая ему ни встать, ни упасть на землю.

— Где ты, Ганс?

Ганс сидел рядом с Максом Форстнером на заднем сиденье «мерседеса» с работающим двигателем. Он плакал. Его плач вознесся crescendo, когда к автомобилю подбежали два человека с автоматами и сели на переднее сиденье. Автомобиль рванул с места.

— Не плачь, Ганс, — ласково произнес Форстнер. — Ты просто спас свою жизнь. Да, впрочем, и я свою тоже.

Бреслау, того же 15 июля 1934 года, восемь вечера

Курт Вирт и Ганс Цупитца ни в чем не могли отказать Моку. У этих двух бандитов, перед которыми дрожал весь преступный мир Бреслау, был двойной долг благодарности «доброму дядюшке Эберхарду»: во-первых, он спас их от петли, во-вторых, позволил заниматься весьма выгодной деятельностью, хотя она противоречила обязательным в Германии законам. За это он иногда требовал от них то, что они умели делать лучше всех.

Вирт познакомился с Цупитцей двадцать лет назад, в 1914 году, на торговом судне «Принц Генрих», курсировавшем между Данцигом и Амстердамом. Они подружились без единого слова — Цупитца был немой. Сообразительный, старше на десять лет, невысокий и щуплый Вирт взялся опекать двадцатилетнего немого гиганта и уже через месяц, когда Цупитца в первый раз спас ему жизнь, смог убедиться, насколько это решение было правильным. Случилось это в копенгагенском портовом кабаке. Трое пьяных итальянских матросов решили научить низенького тощего немца хорошим манерам, то есть пить вино. Обучение культуре заключалось во вливании Вирту в глотку галлонов датской кислятины. Когда Вирт лежал уже совершенно пьяный, итальянцы пришли к выводу, что все равно этого шваба к цивилизации не приобщить и потому будет во всех отношениях лучше, если такой невежа вообще исчезнет с лица земли. И они начали проводить это решение в жизнь с помощью разбитых бутылок, но тут в кабак вошел Цупитца, который только что чуть не разнес деревянный сортир, где настиг одну из многочисленных копенгагенских утешительниц матросов. Однако он растратил отнюдь не всю свою энергию в объятиях этой нимфы. Через несколько секунд итальянцы перестали шевелиться. На следующий день полиция допрашивала угрюмого кельнера, один вид которого способен был нагнать страх, и тот дрожал, как желе, когда языком, непривычным к связному изъяснению, пытался передать треск лопающейся кожи, звон стекла, стоны и хрипы. Когда Вирт пришел в себя, то взвесил все «за» и «против» и в Амстердаме раз и навсегда расстался с профессией матроса. Сошел на сушу и неразлучный Цупитца. Однако связей с морем они не порывали. Вирт придумал неведомый еще в ту пору в Европе способ добывать средства себе на жизнь — брать дань с портовых контрабандистов. Оба они являли собой четко действующий механизм, в котором Вирт был мозгом, а Цупитца — силой. Вирт вел переговоры с контрабандистами, и ежели те оказывались несговорчивыми, Цупитца похищал их и приканчивал способом, который придумывал Вирт. Вскоре вся полиция Европы искала их в доках Гамбурга и Стокгольма, где оставались искалеченные тела их жертв, а также в борделях Вены и Берлина, где они спускали кучи марок, которые, правда, стоили все меньше и меньше. Оба они чувствовали за спиной дыхание погони. Случайные сообщники все чаще выдавали их полиции, соблазнившись ничего не стоящими обещаниями. У Вирта был выбор: либо уехать в Америку, где их ждала кровожадная мафия и жестокая конкуренция с местными рэкетирами, либо найти какое-нибудь тихое и спокойное место в Европе. Первое было крайне опасно, второе — почти невозможно, особенно если иметь в виду, что у всех европейских полицейских в кармане лежали приметы обоих бандитов и все они мечтали о непреходящей славе, какая достанется тому, кто изловит этих опасных преступников.