Читать книгу "Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль"

Жизнь детей Франкенталер протекала на грандиозной сцене, воздвигнутой их родителями, и оживление в нее вносили романтические взаимоотношения между отцом и матерью. «Это был поистине чудесный брак», — признавала потом Хелен с высоты собственного опыта взрослой жизни[473].

Родители Хелен встретились во время Первой мировой войны. Марта Ловенштейн, немецкая иммигрантка, прибыла в США через остров Эллис и устроилась продавать «облигации свободы» на ступеньках Нью-Йоркской публичной библиотеки. Там ее и увидел один из друзей Альфреда Франкенталера. Он нанял девушку на работу — так она вскоре познакомилась с Альфредом[474].

Это была величественная, сильная, красивая, умная и совершенно необузданная юная особа. «Она была на редкость чувственной, похожей на валькирию, живой и юной, этакая грубоватая крестьянка с шиком, — говорила Хелен о матери. — В каких-то вещах ужасно вульгарная, а в чем-то — с безупречным вкусом»[475]. А еще Марта писала абстрактные акварели размером с почтовую открытку[476]. Она была воплощением красоты, чувственности и креативности[477].

Альфред был влиятельным адвокатом и настоящим трудоголиком. В Великую депрессию, на которую пришлось детство Хелен, он дни напролет спасал людей, которым угрожала потеря сбережений. Судья Франкенталер был чрезвычайно ответственным и обязательным. Он считал зоной своей ответственности весь Нью-Йорк — каждый квартал, в котором возбуждалось дело о банкротстве. Отправляясь в оперу, он по пути сворачивал в ресторан, чтобы спокойно за столиком прочитать, чем завершится постановка. «У него ведь весь день были несчастные концовки в суде, — рассказывал Фред. — И если оказывалось, что в опере нет хеппи-энда, они с Мартой встречались после спектакля в ресторане “У Шерри”»[478]. Вне рабочего времени он не хотел ни видеть, ни слышать никакого негатива. Даже дома детей он старался не воспитывать, а всячески ублажать[479].

Эксцентричность Альфреда многие принимали за побочный продукт его выдающихся способностей. Он боялся микробов до фобии и постоянно мыл руки, панически страшился собак и совсем не заботился о своей внешности. «В семейных преданиях есть история о том, что однажды зимним днем мой дед упал, поскользнувшись на ледяных ступенях Верховного суда штата. Он был одет в мантию судьи, но люди все равно проходили мимо, так как принимали его за бомжа», — рассказывал племянник Хелен, художник Клиффорд Росс[480]. Отец был классическим эксцентричным интеллектуалом, и Хелен его обожала.

Повзрослев, она будет тяготеть к мужчинам, похожим на Альфреда, и в некотором смысле сама станет такой же. «Его эксцентричность словно санкционировала способность и готовность Хелен следовать в жизни своим собственным путем, совершенно не согласующимся с общепринятыми нормами», — говорил Клиффорд.

Среди прочего, отец передал дочери стремление жить по своим собственным правилам, что, безусловно, выглядело немного странным для судьи. Это касалось и поведения в обществе, и отношения к профессии. Хелен получила от отца четкое послание: быть не таким, как все, — хорошо. Именно этот настрой, судя по всему, помог ей совершить истинный прорыв в искусстве… Хелен росла в среде, где чтили соблюдение правил, но при этом поощряли готовность интерпретировать их по собственному усмотрению[481].

Родившись через пять с половиной лет после старшей сестры, Хелен стала любимицей Альфреда. Однажды она услышала, как отец сказал маме: «Внимательно наблюдай за этим ребенком, она фантастическая»[482]. Когда девочке было девять — в самый разгар Великой депрессии, она выиграла поощрительную премию на конкурсе рисунка в «Саксе», и отец повез ее в магазин Тиффани, где купил золотую подвеску в форме палитры[483].

Годом позже, когда дочери исполнилось десять, родитель отвез ее в Атлантик-сити и купил настоящую палитру[484]. Все, что делал творческий ребенок, старательно сохранялось, часто даже вставлялось в рамки и становилось предметом гордости родителей, особенно Альфреда[485]. «Хелен была любимым ребенком, ее поощряли и мотивировали, и я ничуть не сомневаюсь, что именно присутствие в ее жизни родителей, которые постоянно твердили девочке о ее исключительности, способствовало формированию ее потрясающей внутренней силы и решимости», — утверждал Клиффорд[486]. Но, по словам самой Хелен, временами пристальное внимание родственников мешало и даже сбивало с толку. «Я была особенным ребенком и чувствовала себя такой», — говорила она.

Все мое детство родители относились ко мне соответственно, говорили, что у меня гены гениальности… Интеллект… Талант… «Дар»… А кто знает, что это такое на самом деле? И все же это было положительным моментом. Это определило мою судьбу.

С другой стороны, особый ребенок всегда один, он изолирован от других. Ребенок поначалу не может знать, что его дар — это творчество внутри него. Оно было постоянным состоянием потенциального кризиса, возбуждения, стремления к совершенству, полной нетерпимости к очевидным, простым решениям…

Но правда в том, что ты не такой, как все[487].

В 1939 году, когда весь мир, казалось, погрузился в хаос, когда в Испании пришел к власти генерал Франко, Гитлер ввел танки в Польшу, а Франция и Великобритания объявили Германии войну, Альфред впервые почувствовал, что болен. Он считал, что у него рак, но к врачу не шел; в те мрачные дни, когда экономический кризис грозил вот-вот перерасти в еще большую, глобальную войну, от него зависело слишком много людей[488]. Некоторое время он работал, несмотря на скверное состояние. Но к осени окончательно слег, и шумная квартира Франкенталеров превратилась в царство шепота.