Читать книгу "Избранные речи - Федор Плевако"

Так вот этот свидетель – брат и воспитатель покойного говорит нечто другое: «Брат был со мной откровенен, как с отцом. Это была натура честная и прямая. Алчности в нем не было. Вступая в брак с Дубровиной, он тяготился неравностью состояния, – его, простого рабочего, и ее, наследницы богатого отца. Но брат мой говорил мне, что они друг друга любят, говорил еще нечто, что заставило сказать мне ему: какой тут может быть вопрос. Твой нравственный долг – жениться на ней».

Согласитесь со мной, господа присяжные, что это не то, что говорила сестра. А верить ему приходится больше. Он здесь произвел впечатление лучшего свойства, чем все другие, свидетели-родичи. Он имел право на откровенность брата, и брат в откровенности ему не отказывал. Неестественно, чтобы тайну отношений брат передал сестре с таким цинизмом, если даже что-либо подобное было.

Но главное: надо совершенно не знать человека и девушки, чтобы доверять показанию Елизаветы Максименко. И развратные девушки родятся чистыми созданиями, и у них до поры потери чести богатый запас того целомудрия, которое то стыдом, то страхом, то отвращением спасает их от бездны падения. Потеря стыда – состояние духа, приходящее много спустя после утраты целомудрия. В минуту же погибели чести девушка – всегда жертва, а не хищница. В минуту падения не она, а тот, кто убаюкивает ее страх, кто заговаривает ее стыд, кто искусными стонами возбуждает ее жалость к себе самой, – не она, а он преступен. И это не только по отношению к девушкам порядочного круга, нет, это, кажется, общее правило. Куда бы мы ни спустились, хотя бы в вертеп разврата, и там сумели бы вырвать горькое признание, исповедь падения у несчастной жертвы греха, – мы услыхали бы и в сотый раз убедились бы, что у порога гибели девушки стоит не ее, а чужая порочная и развращенная воля.

И сближение Максименко со своей будущей женой не нарушало господствующего права. Полюбил он, полюбила она. Искренность обоюдных чувств была вне сомнения. Брат и шафера – друзья жениха, даже сестра его, – все здесь это удостоверили. Жених не дождался брачных дней, и, может быть, боясь за отказ ему, бедняку, со стороны матери, подкараулил минуту, когда было легко усыпить страхи девушки, и овладел ею.

Она отдалась любимому человеку. А любимый человек оказался лучше тех, кому бы только победить да насмеяться над легковерной дурочкой. Он пал и уронил, но он умел встать и поднять свою жертву.

Они вступили в брак. Нелюб он был теще, холодно встретили весть о браке богатые родные. Были помехи, так что пришлось играть свадьбу в другом городе и скромно отпраздновать ее в кругу друзей.

Все, кто был на свадьбе, все здесь показали, что жених и невеста любовно шли друг к другу, что ни она, ни он не казались идущими к венцу насильно, нехотя, по необходимости.

За вступлением в брак потянулась успокоенная, пришедшая в норму общая жизнь молодых супругов. Эту жизнь обвинение и гражданский истец также не оставили в покое, но также осветили ее односторонне, также явно несогласно с достовернейшими обстоятельствами дела.

Предполагалось в обвинительном акте, что супруги жили несогласно и что Максименко горько жаловался на свою долю. Но проверка этого предположения опровергла его. Вы здесь слышали, что свидетели, посещавшие дом молодой четы, никогда не встречали и тени несогласия между ними. Они жили, как все хорошие люди живут. «Дай бог нам так жить» – вот какие отзывы даны здесь. Обвинителю пришлось опровергнуть это дружное единогласие в показаниях замечанием, что свидетели судят по обхождению супругов при чужих. Но он на чем строит свое противоположное мнение? За нас – опровергаемые, но не опровергнутые данные, за него – ничего. Мы оказываемся сильнее.

Но за нас, кроме свидетелей, говорят и документы. А мало этого, то за нас свидетельствует и самый компетентный свидетель – сам покойный. У нас есть две серии писем – от жены к мужу и наоборот. Первые подвергались сомнению со стороны обвинения во время следствия, но во время прений эта точка зрения была оставлена.

Вы помните эти письма молодой женщины к своему мужу, так может писать только любящая и привязанная жена к дорогому человеку. Легко и свободно, перебегая от предмета к предмету, болтает жена мужу о всех интересах дома. Серьезное денежное поручение, об исполнении которого жена отчитывается мужу, сменяется сообщением о скучающей собачонке. Поклоны чужих прерываются собственными ласками и зовом к свиданию. Нелюбящая и тяготящаяся постылым браком жена так не могла бы писать.

Но обвинение и тут ищет опоры для мрачных предположений о нравственных недостатках подсудимой. Оно указывало на следствии на одну вам памятную фразу, повторенную в нескольких письмах. Эта фраза почти нецензурна. Мы все ее поняли, понял и обвинитель, но почему-то пожелал от подсудимой объяснения фразы. Она не дала этого объяснения, найдя спасение своей естественной стыдливости в законе молчания.

О чем свидетельствует эта вольность языка, допущенная молодой женщиной? Не о разврате и распущенности. Ведь она пишет не любовнику, не «альфонсу», не мимолетному знакомому. Она пишет мужу. Неужели же и с мужем нельзя позволить себе чересчур игривой фразы, нельзя и с ним увлечься чувственными ласками? Нет и нет.

Ни природа, ни закон не обрекают женщину на аскетизм. Целомудрие запрещает женщине расточать эти ласки перед чужим, требует скромности слова с чужими, но и увлечение и вольность в тайнике, доступном только супругам, не осуждается. Ведь письма эти не предназначались для света, они были такой же тайной, так же бежали от чужого уха и глаза, как бегут от них забавы и нежности супружеского ложа.

Живя дружно и привязываясь друг к другу, молодые не делили своих средств на мое и твое. Родные дяди показали нам, что в этом отношении не было никаких перереканий между супругами, которые бы затрудняли счета с ними в конторе. Муж управлял домом, имея доверенность жены, ни разу не уничтоженную женой, что имело бы место, если бы супруги ссорились, особенно на почве материальных вопросов. Брат покойного, Антонин, бывший попечителем подсудимой, свидетельствует то же самое. Мало того, он нам дал показание, восполняющее собой факт, удостоверенный представленным мной договором, по которому жена все свое состояние в торговом доме бесповоротно уступила мужу.

Вы знаете и помните это обстоятельство. Молодая Максименко почувствовала себя матерью. Первые роды страшны. Мысль о смерти носилась перед ней. Но она еще молода и не может распорядиться своим состоянием на случай смерти, в форме завещания. Если ее не будет, то имущество перейдет к матери и дядьям. Если бы она не любила мужа, то ей это было бы все равно; да и не думала бы она о других, когда страх за свой тяжелый, для многих женщин смертельный, час овладевал всем существом роженицы. Но она любила мужа, и мысль о нем стояла рядом с мыслями о себе. И вот она, не принуждаемая, сама, думая о муже, передает ему, не на случай смерти, а бесповоротно, свое право в торговле в его собственность.

Что это делается не под влиянием других, – это сказывается в ее последующем поведении: она не выдает этой сделки никому, знают про нее только муж, жена да его брат. Что это не была сделка принуждения, а акт сердечности, это видно из следующих отношений: получив эту сделку, покойный ни единым поступком не переменил своих отношений к жене и ее состоянию. Никто ни единым словом не указал на какую-либо меру, принятую мужем, чтобы лишить жену средств к жизни; на бескорыстие жены муж вторил взаимным бескорыстием. Слова Антонина Максименко о бескорыстии брата и о сердечных мотивах, побудивших супругов совершить нотариальное условие об уступке женой мужу своего состояния, подтверждаются силой самих событий после совершения условия.