Читать книгу "Проданная - Кира Шарм"

А сам на хер Радмилу выгнал.

Телефон отключил.

В номере, как волк, закрылся.

Виски — как воду, прямо из бутылки, прямо в горло.

И хохотал. Как одержимый, как слетевший на хрен с катушек идиот.

Да я таким и стал на какое-то время. Совсем слетел.

Это ж надо!

Я ее топтать, я ее так, чтоб не поднялась должен, чтоб ни хера света этого в ней, что из глаз золотом брызжет, не осталось!

А сам… Сам, мать его, жизнь серебряковской девчонке спас!

Полез бы? Полез бы за ней, если бы сразу знал, если бы понял? Или сидел бы и виски пил, наблюдая, как она там захлебывается, как тонет? Как сама, блядь, судьба вместо меня суку Леву наказывает, отбирая собственными, не моими руками самое дорогое, что есть в его ублюдочной жизни?

И не знал. Не знал, смог бы вот так смотреть и упиваться не местью, нет, самым настоящим возмездием. Тем, что принято в этой жизни справедливостью называть, бумерангом, который все, на хрен, возвращает. Каждому возвращает. По полной и когда не ждешь. Или все равно бы бросился?

Не знал, не понимал и не узнаю теперь.

Только вот загрызть себя был готов за то, что в эту судьбу ее вмешался, не дал расплате сбыться. Грызть до мяса.

А на коже, на руках — прикосновение к ее губам. Будто отпечаталось, осталось. И руку жжет. И губы, где я к ней прикасался…

А ведь девчонка уже трижды по всем раскладам принадлежит мне, — вдруг понял, снова хохоча, как ненормальный. Сбивая костяшки о стену номера. Долг жизни. Его никто не отменял. Вся жизнь ее теперь мне принадлежит, если захочу.

Только под вечер позвонил Северу, который уже, как и многие, успел оборвать телефон. Завалился в один из его клубов, а на самом деле — элитных борделей для избранных.

Выбрал троих самых отборных, самых сочных и умелых девочек на всю ночь. Разномастных, рыжую, блондинку и брюнетку. Златовласок не нашлось, за что я высказал Северу, что дерьмо его бордель и девочки, а не самый лучший в столице.

Трахал по очереди, укладывая одну поверх другой, долбясь до искр из глаз в распахнутые передо мной лона.

Но, блядь. намотаю рыжие волосы на кулак, дерну на себя, — а запах не тот. другой. И разрядка не приходит. И умения их все, которые я за ночь по три круга перепробовал — ни хера не помогают. Не вставляют. Даже кончить не смог, как девочки ни старались, как не вылизывали яйца, пока я драл одну из них то в глотку, то в остальные дырки.

На губах и ладони — ее след. И горит, сука, все сильнее, как ожогом.

И глаза эти медовые так и стоят передо мной. И улыбка, — как, блядь, из другого мира. Нежная такая. Смущенная, робкая. А в улыбку эту губами впиваться хочется. Вобрать ее в себя и, блядь, зажмуриться от того, что на языке, как цветок, расцветает. Я бы ее… Нежно… Неторопливо… Долго… Языком осторожно эту улыбку бы вылизывал, пробовал бы мед, ее одуряющий на вкус… Даже не прикасаясь руками.

— Говно твой бордель, Севр. — бросил утром, выходя из ВИП — номера. — Лучше другим чем-то займись, не выходит у тебя с этим.

И правда, лучше бы в один из бойцовских клубов его на ночь поехал. Лучше бы руки сбивал о бойцов его, представляя рожу папаши Софии, а не ее глаза мне бы мерещились.

Через час уехал на хрен обратно в Швейцарию. Хоть и дела не закончил и еще неделю пробыть собирался, как минимум.

Слишком велико искушение забрать девчонку. Себе забрать, а дальше… Дальше я, блядь, и сам не понимал.

Глава 32

И все равно, через несколько месяцев, когда снова приехал по делам на родину, первым же делом отправился на прием к Серебрякову. Приглашения и прочая хрень уже давно не было для меня проблемой. Не были даже вопросом, о котором бы я задумывался. Одни звонок, и, как по щелчку пальцев, я получал доступ в любые двери. Даже в те, куда самому Серебрякову нужно было очень постараться, чтобы войти. И не всегда получалось.

Потому что на некоторые из них, очень важные, самые высокие и ключевые я поставил именно для него запрет. Печать. Табу.

И особенно рушить ничего в его делах не приходилось. Уже одним этим Серебряков начинал скатываться вниз. Правда, пока и сам этого не понимал. А когда заметил, стал делать ошибку за ошибкой. Не понимая, что его схемы сверху уже не прикроют. Вляпываясь туда, куда никогда бы прежде не спустился бы со своего Олимпа. Не понимая даже, что там его сожрут и перемелют. Вывернут до кишок, потому что не знал он этого уровня больше. Нового, где злые, нарванные голодные волки появились и грызли всех подряд без всяких оглядок на их прежние правила и понятия, на которых он и отец вырос, на которых самая верхушка зижделась. Там давно другие правила, а вернее, — самые настоящие бои без правил. Но Серебряков этого уже не замечал. А когда заметил, было слишком поздно. Молодые да ранние, злые и ничем не гнушающиеся, уже и до их верхушки добрались. Уже и их самих сожрать были готовы, в муку смолоть, чтоб на их место стать.

Зачем пошел?

Верил, что по привычке — дернуть Леву за усы, опять злорадно улыбнуться, когда увижу, как его дергает и челюсти стискивает. Беспомощностью его и страхом упиваться всласть, — да-а, ради этого, может, я и не громил его империю, хотя мог одним щелчком камня на камне от него не оставить. Мог. Но это было моим наркотиком. Моей сатисфакцией. Моим личным кайфом — видеть его ужас.

Да. За этим и пришел, за чем же еще?

Стал в нише, в полумраке, попивая виски. Предвкушая тот момент, когда хозяин меня заметит на собственной территории.

Только на взгляд медовых глаз наткнулся и самого спазмом в легких сжало.

Стиснул в руке стакан, слыша, как хрустеть начинает. Отвернулся, сбросив осколки в угол, прямо на пол.

Блядь, золотая девочка. Принцесса. Самая настоящая королева, — с волосами этими уложенными, в платье вечернем будто кожей ее обтягивающем.

Задохнулся.

И отворачиваться — не помогает.

Ток сразу по рукам, по позвоночнику полетел. Кулаки сжимаю и разжимаю, стараясь в себя прийти.

И под ребрами — снова, — будто рвануло и оборвалось. И колотится сердце бешено, на ниточках каких-то, как на проводах, оголенных повиснув.

И понимаю, — ни хера я не за страхом Левиным пришел.

Чтоб ее увидеть.

Чтобы, блядь, в глаза эти медовые, солнечные, снова заглянуть. Я, оказывается, все эти месяцы только о них и думал.

В разные глаза смотрел, — томные, страстные, закатывающиеся от оргазмов, темные и светлые, черт знает каких цветов и оттенков, — а мне вот эти нужны были.

Баб менял, как сумасшедший это время.

А теперь понимаю, — будто вытравить, заменить эти глаза перед собой хотел. Только все подделкой оказывалось. Не заменяло, не вытравливало. А ей — раз посмотреть хватило, — и я, блядь, уже и сам будто тону.