Читать книгу "Легчайший воздух - Минка Кент"

Я не большая поклонница Харриса, однако невозможно отрицать, что этот пройдоха чертовски привлекателен, но не как модель с рекламного щита на Таймс-сквер, а скорее как этакий красавчик-ботаник, вроде актера Джозефа Гордона-Левитта. Он с легкостью умеет трепаться на любую тему, знает все ходы и выходы в городе, как будто прожил здесь всю жизнь, рисует самые невероятные абстрактные акварели, готовит блюда практически любой кухни, причем вкуснее, чем продают навынос, может починить почти все что угодно и читает по книге в день.

Как он это все успевает, понятия не имею, однако вижу в этом изюминку.

Мне понятно, что в нем видит моя сестра. Он мастер на все руки. И он умный. Он ее страховочная сетка.

У нее никогда не было отца, чтобы позвать его на помощь, когда она тупила с домашним заданием или когда ломался холодильник и вода растекалась по всему полу, а она не могла позволить себе такой роскоши, как вызов ремонтника.

У нее никогда не было отца, который бы похвалил ее ум и красоту, сказал ей, что никогда нельзя довольствоваться достигнутым, но нужно всегда стремиться к вершине.

У нее никогда не было отца… зато у нее был Харрис.

– И когда же вы с Грир снова сойдетесь? – спрашиваю я, кладя подбородок на руки и подмигивая.

– Корабль давно отплыл, – говорит он, отказываясь встречаться с моим любопытным взглядом.

– По тебе этого не скажешь. Ты все еще любишь ее. Я знаю, даже не вздумай отрицать, – говорю я. – И она все еще любит тебя. Она по уши в тебя влюблена. Я это знаю, и ты это знаешь.

Харрис качает головой, вытирая стойку тряпкой в красную полоску.

– Я не верю в такую вещь, как брак.

– Ой! Один из этих.

Он фыркает.

– Брак изжил себя. Люди не обязаны жить с одним человеком всю свою жизнь. Никто никому не принадлежит. Если мы кого-то любим, мы можем быть с ним, если захотим, но нам не нужно дорогое кольцо и листок бумаги, который вы спрячете в шкафу для хранения документов и больше на него никогда не посмотрите.

Забавно, что он говорит это, потому что некоторое время назад они с Грир подумывали связать себя узами брака. Похоже, люди меняются, а вместе с ними меняются их мысли.

– Зато это романтично, – говорю я. – Это знак верности.

– Тогда у нас с тобой совершенно разные представления о романтике.

– Не спорю. – Я встаю и заглядываю за прилавок. – Послушай, Харрис. Если тебе скучно, не хочешь приготовить мне чай со льдом?

Я бы попросила «Лондонский туман», но если я его закажу, то потом буду думать о Ронане, а в последнее время я только это и делаю.

Его плечи понуро опускаются. Мне кажется, это притворство, ведь он все равно идет и готовит мне чай. Мгновение спустя он ставит передо мной чашку и приветствует у кассы женщину в туфлях от Гуччи.

Во всех других заведениях у них есть бариста, кассир и кто там еще требуется. Но это их флагманское кафе, всего шестьсот квадратных футов, и ему нравится самому обслуживать посетителей.

Он также ярый сторонник контроля, ему нужно постоянно знать, что происходит, следить за тем, чтобы кофе варился при идеальной температуре двести пять градусов по Фаренгейту и ни одна чашка чая не заваривалась дольше трех-пяти минут. Это самое маленькое их кафе, зато оно приносит больше всего дохода, и это, безусловно, заслуга Харриса.

Он возвращается, чтобы приготовить даме у стойки двойной мокко со льдом, и она протягивает ему двадцатидолларовую купюру.

– Итак, вернемся к Грир, – говорю я.

Лицо Харриса каменеет.

– Признайся честно, ты ведь в течение многих лет пудрил ей мозги.

– По чьим словам?

– Это не вопрос мнения. – Я потягиваю чай со льдом. Он идеален. Может, Харрис не так уж и плохо ко мне относится? Или же у него пунктик в отношении качества? Вероятно, последнее. – Это факт.

– Не понимаю, чего ты ожидаешь от меня, – говорит он. – Мы работаем вместе. Мы всегда вместе. И она мой лучший друг. Уверяю тебя, никто никому не пудрит мозги. Просто… нам так лучше. Это то, что в данный момент устраивает нас обоих. И должен ли я напоминать, что это она съехала от меня, а не наоборот?

Я вздыхаю. Мне вспоминаются грустные нотки в голосе моей сестры всякий раз, когда она говорит о Харрисе. Она все еще любит его. Она все еще питает надежду. И глядя на него сейчас, я вижу, что он не намерен возвращаться к тому, что было. Если бы он хотел ее вернуть, он бы боролся за нее. Если он может бороться против изменения климата, то что мешает ему побороться за женщину, которую любит?

– Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что ты придурок? – спрашиваю я. – И эгоист.

– Никогда, – с улыбкой отвечает он.

– Тогда я это говорю. – Я делаю глоток чая. – Это потому, что ты единственный мальчик в семье.

– Что?

– Ты единственный мальчик в своей семье. Причем самый младший, – говорю я. – Ты привык к тому, что с тобой все должны носиться. И тебе никогда не приходилось делить чье-то внимание. Вот почему ты такой мудак.

– Ничего себе. – Он на миг умолкает. – Это довольно сурово, Мередит.

– Думаю, ты мог бы быть и повежливей, – говорю я. – И тебе придется поработать над этим.

– Я вежливый. – Одна его бровь недоуменно ползет вверх.

– Не со мной, – говорю я.

– Это лишь потому, что мне не все равно. Ты как маленькая сестренка, которой у меня никогда не было. И Грир жутко бесит, когда ты совершаешь всякие глупости… Не знаю… как можно было выйти замуж за мужчину вдвое старше тебя.

У меня от удивления отваливается челюсть.

– Ты серьезно, Харрис? Ты решил втянуть в это и моего мужа?

– Не твоего мужа. Твой брак, – уточняет он. – Он просто какое-то недоразумение, тебе не кажется?

Я качаю головой и смотрю вниз. Я бы не назвала свой брак недоразумением, но его слова ранят меня.

На двери звякает колокольчик. В кафе, прижав телефон к уху, входит Грир и, не поднимая глаз, проходит мимо меня. В следующий миг она исчезает в своем кабинете и закрывает за собой дверь.

Я слезаю с табурета и решительно направляюсь следом за ней. Увидев меня, она не улыбается. Не тушуется и не смущается, но, закончив говорить, зарывается лицом в ладони.

– Что случилось? Что не так? – спрашиваю я.

– Только что говорила с нашим бухгалтером, – отвечает она. – Скоро мы начнем закрывать наши кафе.

– Наши кафе… множественное число… то есть больше, чем одно кафе? – спрашиваю я.

Скрестив на груди руки, она откидывается на спинку стула и тупо смотрит в пространство.

– Да. По крайней мере три из пяти.

– Что?