Читать книгу "Творец - Анастасия Суворова"

В такие часы мне ужасно хотелось успокоить ее, прижать к груди и баюкать, баюкать, баюкать… Но я не мог, не мог открыться ей, потому что это все испортило бы. Мне приходилось с болью в сердце смотреть, как моя аборигеночка учится выживать в Варгааре сама.

Шли недели. Мариамна потихоньку овладевала моими дарами, а я заканчивал работу над новым жильем, настолько увлекшись созерцанием ее будней, что чуть было не позабыл, зачем переместился сюда. В мире, созданном не для человека, я оказался пленен единственным его представителем, я был погружен в созидание и наблюдение. Я изучал ее повадки, пристрастия, увлечения, пытаясь понять, как должен выглядеть ее дом. Я совсем запамятовал о том, что нужен не только Мариамне, и эта моя забывчивость чуть было не привела к трагедии.

Глава 10

В один из самых обыкновенных, ничего не предвещающих дней я вдруг почувствовал необъяснимую тревогу. Хотя если быть точным, я ощущал нечто подобное уже давно, приписывая неясные переживания творческим неудачам. Я никак не мог увидеть архитектуру Варгаара, ведь этот мир не предполагал наличие тех, кто бы в ней нуждался (сам-то я в пещере жил, как и моя Мариамна). Я долго искал решение, а когда нашел, чувство легкого беспокойства уже стало привычным, поэтому я не придал особого значения тому, что оно резко усилилось. Мне показалось, что это связано с окончанием работы над домом для Мариамны и с необходимостью организовать переселение.

Но ближе к полудню я понял, чувство это не имеет ничего общего с предвкушением перемен. Я насторожился, моя, казалось бы, беспричинная тревога переросла в сковывающий, бессознательный страх и, как оказалось, страх этот был небеспочвенным.

К давно не посещаемым мною границам Варгаара, где заканчивались леса, и простирались засушливые малообитаемые земли, подкралась беда. Единственные представители флоры — репей и самшит, оказались пожраны крылатыми ящерами. И без того огромные рептилии все возрастали, а их корм стремительно убывал. Вымирание грозило не только кустарникам, но и всему живому в этом краю.

Я опасался за жизнь моих чешуйчато-крылых не напрасно. В поистине райских условиях существования эти крошки стали размножаться с ужасающей скоростью, и подрастающим детенышам уже не хватало пропитания. В задуманном мною краю милосердия появилась первая прореха, через которую вползали черви распрей — взрослые ящеры грызлись меж собой за жалкие остатки кустарников.

Я пробовал насадить в пустынном краю больше растительности, изливал на томимые зноем земли дожди, но ничего не помогало. Уже отравленные борьбою за выживание взрослые ящеры не могли преодолеть все возраставшее чувство соперничества, а их детеныши впитывали дух ненависти, витающий над пустошами.

Я не знал, как предотвратить эту эпидемию бешенства, но уже понимал, что любой закон мой будет нарушен, если он не сопоставляется с действительностью. Всякая созданная мною тварь рано или поздно убьет, если это будет необходимо для выживания.

Так проявляется одна из особенностей творчества: пытаясь создать нечто на первый взгляд прекрасное и совершенно четко тобой воображаемое, всегда дивишься тому, как результат работы отличен от твоих фантазий. Иной раз работаешь над чем-то вполне ясным и определенным, но в процессе творения одни видения и образы наслаиваются на другие, мысли совершенно шальные и дикие — не те, что владели тобою прежде, сплетаются в тугой, упругий клубок, и вот рождается нечто совсем иное, не то, что было тобою задумано, но более целостное, более живое, сложное, многогранное, почти осязаемое и волшебное. Порой, ты вообще забываешь свою первоначальную задумку, она уступает место новой идее. И эта идея уже воплощается, а ты вдруг ощущаешь себя и не человеком вовсе, а смычком, и будто бы чья-то ловкая, послушная воле дирижера рука водит тобой по стальным струнам твоей собственной души, и заставляет извлекать такие звуки, каких ты прежде в себе и не подозревал.

Иногда результат работы — это крах иллюзий, порой — великое откровение, а иной раз — загадка или испытание. Испытаний в моем новом мире будет предостаточно, теперь я это видел отчетливо.

Не найдя никакого действенного способа примирить враждующих ящер, уже успевших вкусить запах крови, я стал понимать, что сияние добродетели не может существовать без теневой стороны, наращиваемой с такой же силой, с какой возрастает и свет в моем новом мире. Я понял, сколь велика потребность в регулировании популяций, а вместе с этим я осознал и собственное бессилие.

Не сумев искоренить в своих питомцах жестокость, я видел выход лишь в одном — ей необходимо придать иной вектор, их ярость должна быть перенаправлена, пока они не истребили друг друга. Я понимал, что это не изменит сути, ведь сама ярость никуда не исчезнет, но я не мог смотреть, как созданные мною существа уничтожают себе подобных. Так был создан внешний враг, охотящийся на моих разбушевавшихся детей. Всего одна единственная пара существ, не превышающих крылатых тварей ни по размеру, ни по силе, но обладающих ловкостью и хитростью.

Неделю за неделей я наблюдал, как некогда мирный Варгаар сотрясается от стычек варанов и первых хищников, что поедали их детенышей, как немногочисленные водоемы этих мест текли кровью, как выли от боли, ужаса и остервенения звери. Но, в конце концов, ящеры, сплотились и, объединив усилия, изгнали чужака из своих земель. Их враг остался бродить вдоль пустыни, прячась в глубоких норах и держа оставшихся рептилий сплоченными.

Я увидел во всей жестокой откровенности, сколь несовершенен и груб еще мой мир. Но самое горестное и болезненное было не это, я задыхался от бессильной ярости, потому что против собственного непонимания я, увы, ничего не мог предпринять.

Я опрокидывался в пучины памяти и выуживал оттуда воспоминания о мире, в котором вырос. Я припоминал, как хотел убежать из него именно потому, что родной дом казался мне сер и убог, грязен и мрачен, страшен и непостижим. Я не догадывался тогда, что, возможно, это я был убог в своем близоруком понимании великого замысла. Я просто не догадывался о степени собственной слепоты и невежества. Я увлажнял несколько недель засушливые земли кровью собственных детей, даже не понимая, правильно ли поступаю, но делал так лишь от того, что не видел иного разрешения в сложившейся ситуации. Отчего же я посчитал себя вправе судить Создателей моего мира? Отчего не мог принять той действительности, в которой мне предлагалось жить и творить?

Ответ пришел неожиданно, остро полоснув по истерзанному самолюбию — меня гнала прочь гордость. Я был горделив, я возвышал себя и свой талант, хотел служить некой воображаемой Высшей Силе, верил в великое свое предназначение, не осознавая, что для Высшей Силы нет более ценного дара, чем служение ее детям.

Варгаар приступил к постепенному развенчанию своего Создателя. Я поражался, как это мне удалось воплотить в жизнь столь гармоничный и совершенный Аметрин — первое мое детище, и наделать столько глупостей творя второе произведение. Разгадка была очевидна — к Аметрину приложила руку, а главное — сердце, моя совершенная Мари, мой ангел, моя добросердечная муза. И это был не столько мой шедевр, сколько хорошая ее копия. Аметрин стал моей песней любви, от того и получился столь благостным.