Читать книгу "Охота на ведьму - Астрид Фритц"

Кроме боли папа страдал от сильного озноба, редко приходил в себя, бормотал что-то непонятное, бредил и видел сны даже днем. Иногда он принимал меня за маму, иногда и вовсе не узнавал. Надежды у меня оставалось мало, но я готова была ухаживать за ним до самой его смерти.

Грит, работница с дубильни, распустила сплетни о папином состоянии по всему кварталу, и у нас почти никто ничего не хотел покупать.

– Не хватало еще, чтобы нам запретили ставить лоток на вещевом рынке, – как-то не вытерпел Грегор.

Но, к счастью, магистрат не хотел привлекать к болезням внимание, чтобы избежать волнений в городе. Впрочем, это не прибавило нам покупателей – по словам Грегора, большинство людей на рынке держались подальше от нашего лотка, и только приезжие и наши добрые друзья решались подходить близко.

В эти дни я не общалась ни с кем, кроме своих братьев, – даже невеста Грегора Мария по его же просьбе больше не приходила к нам, и только Кети, старая травница, поддерживала нас, услышав о несчастье. Она приходила к нам через день, приносила густой отвар трав, и мы вместе поили им папу.

– Этот ученый доктор все время разглагольствует о балансе телесных жидкостей. Может, он и прав, но я предпочитаю полагаться на собственный опыт, – объясняла она мне, пытаясь меня подбодрить. – Если рана на теле может воспалиться, то я уверена, что бывают и внутренние воспаления, возникающие во время болезней. А мои травяные смеси помогают как от наружных, так и от внутренних хворей. Тимьян, шалфей, чеснок и ромашка могут снять любое воспаление.

Решимость и бойкость этой хрупкой старушки почти пристыдили меня, и от благодарности слезы наворачивались на глаза. По ее совету – и вопреки указанию городских властей – я раз в день проветривала папину спальню, избавляясь от застоялого воздуха и едкой вони уксуса. Придя во второй раз, Кети принесла мне мандрагору Эльзбет и положила корень папе под подушку.

– Эльзбет говорит, что ей это уже не нужно. Она просила меня передать тебе привет и сказать, что каждый день молится за вас с Грегором и вашего отца.

Мне показалось, что я не видела подругу уже целую вечность.

– Как она там?

– Чуть лучше. Я время от времени заношу ей зверобой от меланхолии.

Я вздохнула. Одной тревогой меньше.

– Но Эльзбет кажется мне обессиленной, – продолжила Кети. – Как и ты, Сюзанна. Тебе нужно больше есть и спать, слышишь?

– Да-да. – Я рассеянно кивнула.

Спустя неделю после появления у папы бубонов я в предутренних сумерках вошла в его комнату и увидела, что он неподвижно лежит на боку. У меня сердце замерло – папа умер? Но тут я заметила, как его грудь поднимается и опускается. Он спал так мирно, так спокойно… Уже давно такого не было. А главное, припухлость у него на шее уменьшилась, гнойник словно прорвался.

– Пап? – тихо позвала я.

Он не шевелился. Я осторожно приподняла его руку, чтобы рассмотреть бубон под мышкой. Он тоже стал меньше, хоть и оставался синевато-черного цвета. И хотя мой рот и нос закрывала льняная повязка, я ощутила едкий запах гноя.

– Сюзанна! – Папа открыл покрасневшие глаза. – Девочка моя… Дашь мне попить?

Он говорил ясно и четко!

Я поспешно налила воды из кувшина, но едва попыталась поднести кружку ему к губам, как поняла, что отец снова крепко уснул.

Я не знала, что это значит – успокоение перед смертью или первый шаг к выздоровлению? Растерянная, я неподвижно сидела на деревянном табурете у изголовья папиной кровати до тех пор, пока не пришел Мартин – сразу после литургии часов, как и в другие дни.

Именно он обнаружил на кровати следы зловонного гноя.

– Яд! – воскликнул он. – Яд выходит наружу! Ты касалась грязного покрывала голыми руками?

– Нет. Я… я вообще ничего не делала с тех пор, как папа уснул.

– Слава Богу. Тебе нужно сменить отцу рубашку и постель, но делай все в перчатках, поняла? Я тебе помогу.

– Но почему ты так разволновался? Что все это значит?

– Послушай, Сюзанна. Все эти дни я читал в монастырской библиотеке книги об исцелении болезней, труды античных ученых и Хильдегарды Бингенской[105]. Если чумные бубоны прорываются и гной выходит наружу, а не внутрь, есть надежда на выздоровление больного.

– Так значит, худшее уже позади?

– Не знаю. Даже если смертоносный яд выходит наружу, больной может умереть от истощения. Или от заражения. Поэтому нужно промывать гнойники уксусом или красным вином и потом накладывать компресс из подогретого мелко нарубленного лука. Можно ускорить исцеление, читая над каждым гнойником молитву и повторяя «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа». Но ни в коем случае нельзя самому прикасаться к чумному яду. Давай, пора за дело.

И пока на очаге грелась вода для предстоящей стирки, мы с Мартином, надев перчатки, поменяли покрывала на кровати и переодели папу. Как он исхудал – кожа да кости!

И все же он, пусть и медленно, пошел на поправку. Отец все еще страдал от приступов головокружения, временами бредил, ко всему еще прибавилось расстройство желудка. Каждый день мне приходилось стирать белье во дворе в нашей большой бочке, стоя на пронизывающем февральском ветру. Но жар у папы постепенно спал, и я вдруг всей душой поверила – он не умрет!

Глава 26

Конец февраля 1485 года

Через два дня после дня святого Петра[106], с первыми теплыми лучами солнца, мой отец смог встать с кровати.

– Знаешь, Сюзанна, – поприветствовал он меня тем утром, когда я принесла ему травяной чай, – мне сейчас так теплого супчика почему-то захотелось…

У меня сердце запело от радости. Еще вчера я с ног сбилась, но все-таки купила под городом живую курицу – осталось их немного, и потому мне пришлось выложить за нее огромные деньги. Из нее-то я сегодня и сварила папе укрепляющий жирный бульон. Я стояла у очага, когда Грегор привел в кухню папу – в халате и тапочках. Отец настоял на том, чтобы встать с кровати. Осторожно, шаг за шагом, Грегор подвел его к лавке у огня.

– Как вкусно пахнет! – На его лице с ввалившимися щеками заиграла улыбка.

Я отложила в сторону ложку, которой помешивала бульон, и обняла отца.

– Я так рада, пап! – воскликнула я, пытаясь не расплакаться от счастья.

И все же слезы потекли у меня по щекам.

– Ну-ну, девочка моя… Зачем же теперь плакать?