Читать книгу "Война с деревьями начнется тринадцатого - Дидье ван Ковелер"

Она переводит взгляд на экран, где сейчас моя мать спит, лежа поперек двуспальной кровати.

– Я нажимаю четыре клавиши на частоте ее чипа, – снова говорит Лили, поглаживая клавиатуру часов, – и у вас наступает тишь да гладь, божья благодать. Она даже ничего не почувствует.

Две картинки чередуются на экранах с регулярностью метронома.

– К сожалению, у меня нет для тебя других вариантов, Томас, дорогой. Какой ты предпочитаешь?

21

Я просыпаюсь, как от толчка. Мне нужно несколько минут, чтобы вспомнить, где я и как оказался в этой немыслимо роскошной комнате, посреди гигантской кровати, на простынях из голубого шелка, влажных от моего пота. Цифровой будильник показывает половину первого ночи.

На меня разом обрушиваются воспоминания о прошедшем вечере. Вставая с постели, я распутываю их, выстраиваю по порядку в единую цепочку. Ночное бдение у тела Пиктона, похоронные лакомства, Бренда, спящая в комнате трупа, возвращение в Министерство на лимузине, мое устройство в частных апартаментах…

– Если мсье хочет спать с открытым окном, – радостно сообщила мне вечером горничная, – то на столике слева от кровати лежит пульт управления москитной сеткой, но будьте осторожны и не помните листья.

Я посмотрел на высоченные ивы, гладившие оконные стекла своими гибкими ветвями, и заметил на стволах антиаллергенные обручи с детекторными датчиками.

– В случае, если вирус захватит деревья, датчики мгновенно их уничтожат, – объяснила горничная, чтобы меня успокоить. – Господин министр обожает ивы, – добавила она, взбив подушки, и вышла.

Эта невинная фраза встревожила меня, пробудив все сомнения и подозрения относительно Нокса, которые не давали мне покоя последние часы. Я немного выждал и тоже вышел, прихватив магнитную карточку. Пройдя коридор, стены которого украшали портреты президентской семьи, я подошел к двойной двери, обитой кожей, и вставил карточку в считывающее устройство. Появилась надпись: «В доступе отказано». Я повернулся и попробовал открыть дверь напротив. С таким же результатом. У меня был доступ только к лифту, на котором меня сюда поднимал вооруженный лифтер.

Я вернулся, лег в кровать и провалился на несколько часов в тяжелый сон без сновидений. Было бы непростительно, находясь в двух шагах от центра управления Министерства и имея код доступа к видеонаблюдению за Дженнифер, не попытаться ей помочь.

На меня вдруг наваливается тоска. Мои родители. Почему я вдруг вспомнил о них? Они думают, что сейчас я прохожу секретное обследование в больнице, под высоким покровительством министра игры. Здесь мне не о чем беспокоиться. Папа, наверное, поглощен своими любовными переживаниями, а мама полностью ушла в телевизор. Почему мне так не по себе, когда я думаю о них? Меня гложут тревога, чувство вины и даже гнев.

Я хватаюсь за мобильный телефон. Нет, я не могу им позвонить. Если они вдруг попадут в лапы полиции… В моем положении все возможно. Вообще-то полиция разыскивает Бренду, но она живет напротив меня, и нас видели вместе… А может, у моего отца неприятности из-за того, что наша миссия в Заветном лесу провалилась.

Я набираю номер своего шофера. Он отвечает после первого же гудка, но как будто спросонья. Я спрашиваю, не разбудил ли его. Он возражает, что такова его работа.

– Мне приехать сейчас, мсье?

– Да, Патрик, спасибо.

– Прекрасно, мсье Томас. Через пять минут буду у МП.

Я разъединяюсь. МП – это, наверное, министерский подъезд. Обслуживающий персонал уже говорит со мной на служебном жаргоне – значит, я стал частью «семьи». Случись революция, мне крышка.

Я бегу в ванную, чтобы освежить лицо одеколоном. Все-таки власть – ужасная штука, как быстро к ней привыкаешь. Правда, она не спасает от беспокойства и даже создает поводы для нового.

Ужин все еще на столе. Родители даже не притронулись к нему. Они застыли перед телевизором, и их неподвижные лица то светлеют, то темнеют в отблесках экрана.

Позади меня ветер гонит по мостовой консервную банку. Я попросил шофера остановить лимузин на углу, прошел по пустынной улице и теперь наблюдаю за ними в окно. Впервые в жизни я признаюсь себе, что люблю их обоих. Может, потому что отец причинил мне боль, а мать я жалею? О чем они сейчас думают? О войне, которая объединила их перед экраном, о моем отсутствии, о женщине, проникшей в нашу семью? По выражению их лиц, которое все время меняется от мелькания кадров на экране, я пытаюсь догадаться, признался ли отец в своей связи. Но тщетно. Принимая от жены стакан воды, он слегка касается ее запястья. От этого прикосновения она вздрагивает и смотрит на него удивленно, но без неприязни. Он отводит глаза. Потом делает глубокий вдох – наверное, чтобы набраться смелости или проявить малодушие. Но в чем смелость, а в чем малодушие: в молчании, которое скрывает ложь, или в признании, которое все разрушит?

Я вынимаю телефон и жму на кнопку с номером 2. Отец резко вскакивает и, опрокинув стакан, хватает трубку:

– Томас? С тобой все в порядке?

– Да, да, но я не могу говорить громко, мне запрещено звонить.

Мать вырывает у него телефон.

– Мой дорогой, я так волновалась… Что они с тобой делали, тебе было больно?

– Нет, нет, у меня просто взяли кровь на анализ и ввели какое-то вещество, чтобы посмотреть на мою реакцию. Говорят, что довольны результатами.

– А ты хорошо питаешься, тебя вкусно кормят?

– По высшему разряду. А вы как?

– У нас хорошие новости. Деревья больше не убивают, пожары остановили эпидемию гриппа, и через несколько дней можно будет выходить из дома и жить нормальной жизнью. Они разработали вакцину, чтобы вылечить мутантов, может, на основе твоих антител.

Мне становится ясно, что потоки лжи, несущиеся из телевизора, не иссякают.

Я прошу ее передать телефон отцу. Она говорит «целую», благодарит, что я дал знать о себе, но просит больше никому не звонить – надо соблюдать государственную тайну. Потом добавляет, что любит меня и гордится мной. Я отвечаю: «Я тоже», обескураженный ее взволнованной нежностью и фальшиво-радостным тоном. Она отдает телефон отцу и роняет голову на скрещенные руки.

– Мама права: будь осторожен, дружище.

– Ты тоже. Будьте осторожны оба.

Я замолкаю. Вижу, как он напрягся. Подняв плечо, отец прижимает телефон к уху, чтобы заглушить мой голос. Не знаю, почему я так сказал. Почему это вдруг показалось очень важным.

– Да, да, – отвечает он тоном заговорщика. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Будь спокоен, я об этом помню.

У меня дрожат губы. Я делаю неимоверное усилие и добавляю:

– Папа, прости, что я так поступил в лесу… Я не ожидал такого, просто испугался, вот и все… Я рад, если ты счастлив. И мне приятно, что у нас с тобой есть секрет. Но не делай больно маме.