Читать книгу "Вся мировая философия за 90 минут (в одной книге) - Шопперт"

изначальной связи с остальным миром? <…> И разве тогда все еще стал бы он ощущать себя живущим этой мелочной и жалкой жизнью, которая его побуждает относить все к. себе и глядеть на мир только через призму своего искусственного разума? Конечно нет, он снова начал бы жить жизнью, которую даровал ему сам Господь Бог, в тот день, когда извлек его из небытия» {«Первое письмо»).

Когда каждый индивидуум доведет свою подчиненность идеям «божественного откровения» до совершенного лишения себя своей свободы, тем самым отрешившись от своего нынешнего пагубного «Я», и начнет «жить жизнью, которую даровал ему Господь Бог», в результате получается совершенное тождество всех индивидуальных сознаний по своему идейному содержанию, стираются все границы между индивидуальными сознаниями. В таком случае содержание каждого отдельного сознания будет определяться единой логикой «мирового сознания», независимой от посюсторонних земных дел и обстоятельств; они (индивидуальные сознания) тем самым выпадут из круговорота земных дел и обстоятельств и сольются в божественном единстве мирового, нераздельного, единого и единственного сознания.

И вот таким образом мы получаем образ завершенного царства Божия. Водворение этого завершенного царства

Божия на земле Чаадаев и определяет как конечный смысл и назначение истории.

В конце последнего, восьмого, «Письма» дается законченный образ царства Божия. Сквозной мыслью этого фрагмента является мысль о слиянии всех отдельных сознаний в одно сознание, совпадающее с мыслью Бога. «Удивительное понимание жизни, принесенное на землю создателем христианства; дух самоотвержения; отвращение от разделения; страстное влечение к единству — вот что сохраняет христиан чистыми при любых обстоятельствах. Так сохраняется раскрытая свыше идея, а через нее совершается великое действие слияния душ и различных нравственных сил мира в одну душу, в единую силу. Это слияние — все предназначение христианства. Истина едина: царство Божие, небо на земле, все евангельские обетования — все это не что иное, как прозрение и осуществление соединения всех мыслей человечества в единой мысли; и эта единая мысль есть мысль самого Бога, иначе говоря, — осуществленный нравственный закон. Вся работа сознательных поколений предназначена вызвать это окончательное действие, которое есть предел и цель всего, последняя фаза человеческой природы, разрешение мировой драмы, великий апокалиптический синтез».

Мысль о «единстве и слиянии» повторяется и в другой характеристике царства Божия: «В день окончательного завершения дела искупления все сердца и все умы составят одно чувство и лишь одну мысль, и падут все стены, разделяющие народы и вероисповедания».

Идея единства и слияния настолько часто и настолько энергично подчеркивается Чаадаевым в характеристиках совершенного строя царства Божия, что появляется необходимость уточнить, до какой степени эти единство и слияние должны быть осуществлены, идет ли речь лишь о слиянии духовном и насколько при этом слиянии сохраняется своеобразие отдельного человека как личности.

В связи с этим уместно процитировать фрагмент сначала из «Третьего письма», а затем из «Седьмого».

«Так вот та высшая жизнь, к которой должен стремиться человек, жизнь совершенства, достоверности, ясности, беспредельного познания, но прежде всего — жизнь совершенной подчиненности; жизнь, которой он некогда обладал, но которая ему также обещана и в будущем. А знаете ли вы, что это за жизнь? Это Небо: и другого неба, помимо этого, нет».

Снова речь идет о полной подчиненности конкретной человеческой личности законам Неба, то есть божественной истине, или божественному откровению. Чаадаев продолжает: вступить в жизнь Неба «нам позволено отныне же, сомнений тут быть не должно. Ведь это не что иное, как полное обновление нашей природы в данных условиях, последняя грань усилий разумного существа, конечное предназначение духа в мире. Я не знаю, призван ли каждый из нас вступить на это поприще, достигнет ли он его славной конечной цели, но то, что предельной точкой нашего прогресса только и может быть полное слияние нашей природы с природой всего мира, это я знаю, ибо только таким образом может наш дух вознестись к полному совершенству, а это и есть подлинное выражение высшего разума».

Чаадаев уточняет, что речь здесь идет «не о слиянии вещественном во времени и в пространстве, а лишь о слиянии в идее и в принципе».

Это положение перекликается со словами из уже приведенного выше фрагмента о том, что царство Божие, или Небо на земле, есть соединение всех мыслей человечества в единой мысли Бога, а эта единая мысль Бога есть «осуществленный нравственный закон».

Итак, соединение и слияние сознаний состоит, прежде всего, во всеобщем подчинении нравственному закону, продиктованному Богом, то есть в подчинении некоторым абсолютным нравственным положениям, а не относительным и условным моральным правилам и нормам, привязанным к определенным и всегда частным условиям, обстоятельствам и интересам.

Чтобы уточнить характеристики особого состояния, которое Чаадаев называет царством Божиим, или Небом на земле, обратимся к фрагменту из «Седьмого письма». В первой части Чаадаев рассуждает о замене «совсем личного, совсем обособленного сознания, которое он в себе находит теперь», на «общее сознание, которое заставило бы его постоянно чувствовать себя частью великого нравственного целого». Философ пишет, что эта замена, в принципе, вполне возможна, и ссылается на то, что уже «наряду с чувством нашей отдельной личности мы носим в сердце чувство связи с родиной, с семьей, с единомышленниками по разделяемым нами убеждениям; чувство это иногда даже более живо, нежели другое».

Более того, «…зародыш высшего сознания, несомненно, в нас пребывает, он составляет даже самую сущность нашей природы; теперешнее Я вовсе не вложено в нас каким-то непреложным законом, мы сами внесли его в свою душу». По Чаадаеву, мы сами внесли в свою душу не вообще наше «Я», но «теперешнее Я». Следовательно, речь не идет об устранении нашего индивидуального «Я» как такового, но о превращении этого «Я» в часть великого нравственного целого.

Затем Чаадаев формулирует очень интересную мысль, которая, во всяком случае на первый взгляд, противоречит только что сказанному: «Все назначение человека состоит в разрушении его отдельного существования и в замене его существованием совершенно социальным, или безличным». И далее Чаадаев говорит, что в этом «разрушении» состоит «единственная основа нравственной философии», и добавляет, что «это же есть и основа понятия истории».

Из всего вышесказанного вытекает следующий вывод: вся совокупность отдельных и личных «Я» преобразуется в составляющие части единого и единственного нераздельного всеобщего (мирового) сознания, в части, переходящие друг в друга и сливающиеся друг с другом в это единое «мировое сознание», или мысль самого Бога. В этом превращении отдельных, ныне обособленных, сознаний в отдельные же, но уже необособленные части всеобщего сознания состоит новая «социальность», или новая общественность, соответствующая водворению царства Божия на земле.

Между