Читать книгу "Семь миллионов сапфиров - Денис Калдаев"

– Это же геноцид, матерь божья, – зашептала в толпе эйорхольцев пожилая женщина в зеленом платке, прикрывая ладонью рот, но кто-то зло шикнул на нее, и она моментально стихла.

Казалось, что человечество вновь наступает на грабли, на которые не раз натыкалось во времена нацизма, коммунизма, религиозных, гражданских и сотен других войн, в которых всегда страдали невинные люди. Конечно, эйорхольцы узнавали своих родственников и друзей в Колонне позора, но не смели и шелохнуться или подать какой-нибудь знак «бывшим» близким. В народе возмущались, откровенно негодовали, но тем не менее большинство осуждали агнцев.

– Они опасны… Опасны… Опасны! – слышался отовсюду хищный говорок. – Это правильно. В тюрьму их, в тюрьму! Невменяемые. Преступники. Детоубийцы!

Многие из эйорхольцев изрыгали проклятия, пожирая Колонну ненавистными взглядами. Они походили на злобных футбольных фанатов, которые в глубине души равнодушны к футболу и просто хотят почувствовать себя частью чего-то сильного и сплоченного.

Ко всему прочему, по острову весь месяц бродил совершенно нелогичный слух (о котором мы в Фарфалле, разумеется, не слышали), будто от агнцев рождаются только агнцы, что это как зараза, и никакие, даже самые разумные, доказательства и доводы не могли изменить столь категоричного общественного мнения, подкрепленного новыми законами Эйорхола.

Шли разговоры о недопустимости кровосмешения высших классов с низшими, и граждан класса «А» истребляли без суда и следствия. Никого не интересовала их реальная дата Х, ибо реальнее смерти, увиденной собственными глазами, ничего не существовало; и не было никакого сомнения, что предсказанное число совпадает абсолютно у всех.

В гуще эйорхольцев росло напряжение. Все понимали, что в Колонне идут люди, которые загнаны в угол, а потому готовые на все. Но они были столь подавлены и угнетены, что покорно брели вперед, словно на убой. Колонна охранялась военными, которые шагали по обе стороны от нее, абсолютно непоколебимые, а оттого немного рассеянные. Вдруг от Колонны, метрах в тридцати от меня, отделился человек в капюшоне и заковылял короткими шажками в направлении театра «Райские кущи». По его сомнамбулическим движениям легко можно было догадаться, что сделал он это неосознанно, находясь в состоянии транса или глубокого душевного переживания.

Не успел человек сделать и трех шагов, как уже находился под прицелом автоматов. Но еще быстрее отреагировали местные подростки.

Белокурый мальчишка с воробьиными глазами, одетый в футболку с яркой буквой «Д», что скорее всего означало причастность к классу долгожителей, поднял с земли обглоданный временем осколок кирпича и с криком «Бей агнцев!» метнул его в сгорбленного человека. Кирпич разрезал густой полуденный воздух и рассек скулу бедняги, оставив на ней алую печать. Прохожий покачнулся и побежал в сторону Фиалковой улицы, но его ноги заплетались одна за другую, как непослушные гибкие змеи, и очень скоро оглушенный человек рухнул на лоно мостовой, слившись со своей синей тенью. Будоража воздух звонким улюлюканьем, толпа подростков, вооруженная камнями, неслась позади.

Военные ухмылялись и наблюдали за происходящим. Им казалось, что все полностью под контролем.

Подростки настигли незнакомца на углу Миндального и Апельсинового проспектов, рядом с медной, позеленевшей статуей Клаусса Мерхэ, легендарного изобретателя не менее легендарного А1. Человек поднял свое измученное лицо, сочившееся кровью, и все увидели его распахнутые глаза с выжженными радужками, в которых плескался ужас. И вдруг он громко сказал, почти выкрикнул:

– Прошу, у меня дома трое детей! – Голос, полный отчаяния и боли.

Толпа, лицезревшая происходящее, застыла в изумлении. В ответ маленький главарь недоуменно засмеялся:

– Что за хухры-мухры? – словно не поверив, что у агнцев (!) могут быть семьи.

– Прошу! – повторил человек.

Конечно, в белокурой головке мальчика были только те представления о классе «А», которые в нее с детства закладывали родители. Испокон веков люди «лепят» детей по своему образу и подобию. Мальчик был не виноват. Все вложенное в него за долгие годы, подобно сжатой пружине в пистолете, распрямилось, ударило по бойку и выстрелило. Все произошло очень быстро, и никто не успел вмешаться. Да и собирался ли кто-нибудь?

– Социально опасным не место среди людей! – завопил мальчишка.

И в тот же миг на не известного никому агнца обрушилась «Кара небесная» – сотни камней самой различной породы, от вулканического базальта и кусков розового гранита, которыми обычно выкладывали благоухающие цветники Самшира, до полупрозрачного кварца, покрытого фальшивым золотом пирита.

Он остался лежать там, с обезображенным лицом, переломанными ребрами, линчеванный за то, что родился в год Меркурия, гостившего в созвездии Скорпиона, а потому и вытащил себе неудачную карту, которая завещала ему смерть именно в тот жаркий день, именно в ту роковую секунду.

Ноты Сонаты разрывали пространство. По толпе эйорхольцев зашелестела волна тихого ужаса, просочилась в Колонну агнцев и вызвала настоящее помешательство. Белокурого зверя улиц никто не тронул. Паника охватила всех, и против нее оказались бессильны даже военные, которые явно просчитались, наслаждаясь Зрелищем: ведь до этого именно страх за свое будущее держал Колонну в своих цепких лапах, теперь же он, словно неудержимая лавина, выплеснулся наружу. Он поглотил всех. Обезумевшая толпа побежала вперед, разбилась на перекрестке Мерхэ и утонула в тысяче воплей и криков. Тарахтели автоматы военных, и агнцы десятками валились на землю, дергаясь в страшных судорогах.

Мне повезло, что я оказался у самого края. Я машинально рванул в сторону узкой неказистой улочки рядом с пиццерией, обогнул нескольких бородатых зубоскалов и вдруг увидел Оскара. В первую же секунду мой больной ум отказался это признать, но ошибки быть не могло: в двадцати метрах от меня находился тот самый миролюбивый индиец, который так полюбился мне.

Словно сама судьба привела меня к нему. Я закричал что есть мочи, сквозь грохот стрельбы Оскар услышал меня, и я замахал ему рукой. Мы просочились в подворотню и по инерции пробежали еще пару кварталов, остановившись под деревянным балкончиком, увешанным сохнущими простынями.

Оскар выглядел крайне плохо: из разбитого носа капала кровь, а левый глаз почти целиком заплыл, но за его разбитыми очками на меня глядели целехонькие радужки, ясного небесно-голубого цвета.

– Здорово тебя отделали, дружище! – обнял я его. За эти два месяца, проведенные в Фарфалле, он стал мне точно родным: я радовался как пятилетний ребенок. Весь ужас, увиденный мной на площади, вдруг отступил на второй план.

– Да и ты выглядишь не лучше! – улыбнулся он.

Я старался не смотреть ему прямо в лицо, стыдливо пряча взгляд. Но он перехватил его и побледнел, словно чахоточный больной.

– Боже мой, что они с тобой сделали…

– Я все равно не жилец, Оскар. Мне осталось несколько дней, ты же знаешь.