Читать книгу "История Семилетней войны - Иоганн Вильгельм Архенгольц"

Победа эта была одержана австрийцами в день именин Марии-Терезии, а так как в католических странах существует обыкновение посылать в этот день подарки, то Даун послал своей государыне в виде подарка известие о приобретенных преимуществах. Она отблагодарила его за этот так называемый букет цветов самым милостивым письмом. Русская императрица пожаловала ему золотую шпагу. Венский муниципалитет воздвиг в честь его колонну, а австрийские земские чины подарили ему 300 000 гульденов, чтобы выкупить его фамильное владение Ладендорф.

Папа Климент XIII, только что вступивший на пап ский престол и даровавший австрийской государыне титул апостольского величества, тоже принял участие в этой победе. Прежние наместники Христа в темную эпоху Средних веков имели обыкновение снабжать христианских вождей освященным оружием для истребления турок и сарацин. Климент полагал, что подобный священный подарок от него сослужит такую же службу в Силезии; поэтому он послал фельдмаршалу Дауну освященную шляпу и шпагу для более энергичного поражения еретиков. Конечно, этот поступок недостоин XVIII столетия; он навлек на столь священно декорированного полководца много шуток. Фридрих в письмах своих к друзьям часто называл Дауна освященной креатурой и человеком в папской шляпе. Кроме того, этот воинственный подвиг римской курии был весьма не политичен, так как король имел много римско-католических подданных и мог в данном случае сильно повредить папе. Очевидно, и в Вене не особенно обрадовались этому подарку, так как при вручении его не состоялись обычные в таких случаях торжественные церемонии. Когда 30 лет спустя в Австрии наступила заря более высокой культуры и люди возымели более правильное понятие о папской власти и о так называемых еретиках, все до того стыдились этого недостойного дара, что даже венские писатели старались совершенно отрицать столь известный исторический факт, выдавая его за вымысел Фридриха, который в досужие часы веселого настроения сам будто бы составил папское бреве в стиле римской курии, а маркиз д’Аржан, для довершения шутки, перевел его на латин ский язык и напечатал; это было ироническое сочинение, которое простаки считали оригиналом и которым пристыженные воспользовались для отрицания самого факта.

Даун ждал от Фридриха отчаянной атаки, как только станет известною осада Нейсе; поэтому он писал генералу Гаршу: «Продолжайте спокойно осаду. Я держу короля; он отрезан от Силезии. А если он будет атаковать меня, то вы получите добрые вести». Эта уверенность Дауна была тем более странной, так как он на собственном опыте убедился в неиссякаемой плодовитости Фридрихова гения. Государь этот всегда испытывал одновременно две удачи и две неудачи. Тотчас же после Коллинской битвы он лишился своей нежно любимой матери, а в злосчастный день Гохкирхского поражения умерла его сестра, маркграфиня Байрейтская, которую он любил до обожания и которую он считал достойной увековечения алтарями и статуями за редкие качества ее ума и сердца.

Никогда Даун не действовал столь осторожно, как после какой-нибудь удачи. Теперь он занял недоступный и сильно укрепленный лагерь при Канневице, но ничего не предпринимал во вред королю. К нему можно было бы применить слова, сказанные одним карфагенским генералом Ганнибалу после битвы при Каннах: «Ты умеешь побеждать, но не умеешь пользоваться своей победой». Австрийский полководец отличался этим, и потому его приверженцы весьма неудачно сравнивали его с великим римлянином Фабием. Зато Фридрих тем усерднее пользовался этим драгоценным временем, снабжаясь поспешно всеми недостающими военными принадлежностями и провиантом частью из Дрездена, частью из Генриховой армии; он распорядился насчет новых транспортов, присоединил к себе подкрепление в 600 человек, присланное ему принцем Генрихом, и собрался идти в Силезию. Он говорил: «Даун позволил нам уйти, поэтому дело еще не потеряно; отдохнувши несколько дней, мы выступим для освобождения Нейсе». Но ему предстояло уладить еще много препятствий: лагерь его был полон больных, а в Баутцене находились все раненные в битве пруссаки. Их надо было всех перевезти в другое место, позаботиться о пекарнях, приобрести необходимые полевые принадлежности, прикрыть Саксонию и ложными маршами обмануть врага, который занял все дороги в Силезию. Все это было удачно исполнено, и 25 октября, через одиннадцать дней после битвы, Фридрих уже шел в Силезию с такими силами, что даже Даун потерял всякую надежду удержать его. Напротив, пруссаки действовали везде наступательно и уводили пленных; таков был жребий 800 гренадер у Раухвальда, предводимых одним испанцем. Даун все же выслал сильные корпуса под начальством генералов Аремберга, Ласси и Лаудона, чтобы по крайней мере затруднить поход короля. При этом Лаудон обнаружил всю свою деятельность, то располагая свои легкие войска по ущельям, чтобы удерживать пруссаков, то открывая по ним пушечный огонь, пользуясь выгодной позицией; нередко он вдруг выходил из леса и нападал на них со стремительностью потока. Это было ежедневно возобновляемое сражение, причем воюющие партии постоянно двигались вперед. Но все эти попытки ни к чему не повели, и австрийцам досталось лишь несколько прусских понтонов и повозок с багажом.

Между тем австрийский генерал Гарш, успокоенный Дауном, продолжал осаду Нейсе, который, как и все прусские крепости, имел слабый гарнизон, потому что все войска находились в поле. Вначале надежда овладеть им была весьма вероятна, так как король был далеко и поблизости не имелось прусских войск, да и вся Европа считала Нейсе потерянным для Фридриха после Гохкирхского сражения. Освобождение осажденных крепостей бывает обыкновенно следствием победы или иного удачного события; но чтобы Фридрих, разбитый, окруженный со всех сторон сильными армиями, удаленный на 40 с лишним миль от осажденной крепости, мог прийти ей в помощь – этого никто не ожидал. После тринадцатидневного похода, 5 ноября, король был в трех милях от нее, и этого оказалось достаточно, так как в тот же день Гарш, несмотря на сильные подкрепления, снял осаду, оста вив большое количество снарядов и военных при надлежностей, и ушел в Моравию. Он осаждал Нейсе с 4 августа и с 5 октября стал его обстреливать, но храбрый гарнизон дельно сопроти влялся и, сделавши вылазку во время отступления австрийцев, увел еще 800 пленных.

Сюда можно отнести великодушный поступок одной знатной немецкой женщины; он остался не известным, и сам Фридрих, должно быть, никогда не знал о нем. Комендант Нейсе, генерал Трес ков, имел недалеко от города поместье. Когда австрийцы приступили к осаде, супруга его находилась там. Неприятель уже вначале видел, что предприятие это затянется, так что Фридриху все-таки удастся разрушить их план. Самой быстрой и целесообразной мерой являлась в данном случае измена. Тресков незадолго до этого был военнопленным; ему оказали большое уважение в Австрии, и генеральша, тоже поехавшая к мужу для облегчения его судьбы, была принята необыкновенно любезно при императорском дворе. Приятное воспоминание об императрице было еще свежо в ее памяти, и на этом основании был составлен следующий проект. Один императорский офицер посетил госпожу Трескову и привез ей охранные письма от австрийского полководца*]. Его приняли и угощали, как благодетеля. Он явился вечером и потому должен был переночевать в имении. После обеда начали тут же за столом разговор об императрице, когда не было опасных свидетелей. Благородное сердце генеральши не могло найти слов для похвал по адресу Марии-Терезии. Тогда офицер предложил ей большую сумму денег, титулы, мнимую атаку для спасения чести, сдачу и глубокую тайну о случившемся. Госпожа Трескова поражена, она едва сдерживает себя, чтобы дослушать до конца. Тут она вскочила и, ломая руки, в отчаянии изливала свое горе о претерпенном унижении. «Возможно ли! Мне – такое предложение!» – повторяла она. Офицер обещал тогда предать все забвению, клялся ей в вечном молчании, но генеральша была слишком глубоко оскорблена и не хотела дожидаться конца осады в своем безопасном имении. Она отказалась от всех охранных писем, от всех удобств и от спокойствия, желая разделять заботы, недостаток и опасности осажденных, и оставила во власти неприятеля свое имение, составлявшее единственное достояние ее семьи и приобретенное трудами пятидесятилетней военной службы. Она сказала депутату: «Мы теперь бедны, это было все наше состояние. Чувство долга принуждает меня предать все в ваши руки. Если хотите, можете нам мстить». Тронутый таким благородством, офицер тщетно падал к ее ногам, умоляя ее остаться. Она простила ему оскорбление, но ни за что не хотела оставаться долее во власти врагов Пруссии. Еще в ту же ночь она уехала, не взяв даже с собой припасов, хотя знала, что в осажденной крепости большой недостаток в них. Офицер сопровождал ее до последних укреплений и тут только простился с женщиной, полный удивления.