Читать книгу "Под розой - Мария Эрнестам"

— Может, это потому, что он затонул, не успев принять участие ни в одной войне, и превратился в символ нейтралитета. Боевой корабль, который не сделал ни единого выстрела, — задумчиво сказал Джон.

Я не могла с ним не согласиться, хотя мне никогда не приходило в голову посмотреть на «Васу» с такой точки зрения.

Нам было легко общаться, словно мы всю жизнь только этим и занимались. Мы обсуждали вооруженные конфликты, убийство Кеннеди пару лет назад, «холодную войну»… Говорили о море. Джон рассказывал, что в плавании очень одиноко, но отставные моряки на берегу все равно тоскуют. Он пытался процитировать стихотворение о чувствах английского солдата к родине, но не мог вспомнить слова и обещал их потом разыскать. Так мы болтали, пока не обнаружили, что страшно проголодались. А после ужина поняли, что не хотим возвращаться домой.

В конце концов, я решилась позвонить приятелю, который жил поблизости. У них был дом с садом и домиком для гостей, и я иногда оставалась там на ночь. Я сказала другу, что не могу пойти домой, намекнула на семейную ссору и получила согласие пустить меня в этот домик. Джон предложил взять такси, и мы добрались туда за полчаса. Пока он курил на улице, я зашла к хозяевам за ключом. Было еще не так поздно, чтобы вызвать подозрения, и мне никто не задавал вопросов. Мама друга сунула мне в руки кулек с горячими булочками и сообщила, что в домике для гостей есть чай и кофе. Теперь мне кажется, что она обо всем догадалась, но тогда я была слишком молода и неопытна, чтобы это заметить.

Мы вошли в домик и зажгли свет. Запах там стоял немного затхлый, но мы проветрили, вскипятили чай и продолжали болтать. Я ненадолго включила телевизор, чтобы посмотреть прогноз погоды, но попала на новости и прилипла к экрану. Потом Джон рассказывал, что сидел и смотрел на меня, а я ничего не замечала, поглощенная тем, что показывали по телевизору. Он говорил, что именно эту картинку хотел сохранить в памяти: как золотисто-рыжая «леди» уставилась в экран телевизора, забыв обо всем на свете.

Часа в три ночи я налила себе четвертую чашку чая и поднесла к губам, но Джон решительно забрал ее и поцеловал меня. Мне хотелось бы написать, что у меня все поплыло перед глазами или что в ушах зазвучала чудесная музыка, но ничего подобного не произошло. У меня было ощущение, что все идет так, как и должно идти. Помню, я подумала: «Как странно — я знаю, что надо делать, хотя никогда этому не училась». Мы легли в постель, и я смутилась, но Джон взял инициативу в свои руки.

— Я… у меня есть… — начал было он и замолчал. — Давай, мы лучше просто полежим рядом. Это именно то, чего мне так не хватает, когда я в море. Близости, а не… — добавил он.

Я сыграла роль невинной и наивной девушки, хотя таковой себя не чувствовала. Мы заснули в обнимку, но вскоре Джон разбудил меня и сказал, что через час должен быть на «Минерве». Я пошла к хозяевам домика и вызвала такси, пока мама друга тактично вышла в соседнюю комнату. Джон ждал меня на улице. Прежде чем уехать, он сообщил мне названия двух кораблей, на которых собирался служить, и адрес своих родителей. Я написала ему свой, и он уехал. Я подумала, как это банально: моряк покидает девушку, чтобы отправиться в плавание. Мое темное «я» издевательски хохотало.

Но это не помешало моему светлому «я», проспав еще пару часов, броситься в порт. «Минерва» отчаливала в двенадцать. Прибежав на набережную, я увидела море людей, пришедших проводить флотилию. На палубе «Минервы» выстроились в ряд моряки в парадной форме, но Джона среди них не было. Отплыв, судно развернулось, и я увидела, что на другом борту тоже стоят люди, но было уж слишком далеко, чтобы разглядеть лица.

Вернувшись домой, я обнаружила, что меня никто не хватился. Мама еще спала, а папы, по всей видимости, не было дома: он не ответил, когда я его окликнула. Значит, я могла спокойно взять телефон и, вооружившись справочником, обзванивать соответствующие организации, чтобы узнать, не зайдет ли «Минерва» еще в какой-нибудь шведский порт. Мне удалось узнать, что она посетит Худиксвалль. Человек, сообщивший мне это, издевательски поинтересовался, не бурная ли ночь заставила меня разыскивать это судно. Проигнорировав его слова, я схватила бумагу и ручку и честно написала Джону про все, что чувствовала.

Двумя днями позже мне пришло письмо из Худиксвалля.

Дорогая Ева,

Так трудно подобрать слова, чтобы сказать то, что я хотел сказать тебе тем вечером. Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделала мой визит в ваш город особенным. Я навсегда запомню это. Стокгольм — лучший город в мире.

Не знаю, что ты на самом деле чувствуешь ко мне, но мне кажется, что между нами что-то могло бы быть. Знаю, что выражаюсь туманно. Я пытаюсь сказать, что если бы ты захотела увидеть меня снова, я был бы безмерно счастлив.

Я ни с одной девушкой еще не разговаривал так, как с тобой. Да, я помню, что именно мы обсуждали, и хотя мне легче описывать вещи и явления по-английски, из моего письма видно, что это не всегда так. Я напишу тебе еще и расскажу о нашем пребывании в Худиксвалле. Береги себя и напиши мне, если будет настроение.

С любовью, Джон.

«Не знаю, что ты на самом деле чувствуешь ко мне, но мне кажется, что между нами что-то могло бы быть». Я слабый человек. Достаточно было написать это, чтобы меня снова охватил озноб. Я налила себе полный бокал вина, чтобы согреться. Я никогда не забуду эти слова. Когда я умру и меня похоронят, воспоминания о них будут питать цветы, растущие на моей могиле.

13 июля

Погода снова испортилась. Льет дождь, свищет ветер. Словно природа хотела лишь подразнить солнечными деньками, намекнуть, что рай существует, но не для нас. Я подхватила какую-то инфекцию, у меня поднялась температура, но утром я все же заставила себя пойти в деревню. Мне надо было заглянуть в магазинчик к марокканцу, который торгует самым необходимым, то есть овощами и хлебом, а если спросить, то под прилавком найдутся еще и рис, и всякие соусы, макароны и сладости. Хозяин, как всегда, с раннего утра до позднего вечера сидел на улице и высматривал покупателей. В лавке не было определенного графика работы: марокканец дорожил каждым клиентом и готов был ждать — истинный представитель культуры, не знающей, что такое спешка.

Завидев меня издалека, он радостно воскликнул:

— Ева, здравствуй! У меня есть кое-что для тебя. Я знаю, что ты сама сажаешь картошку, но эта прибыла с моей родины, из Марокко. Ты просто обязана ее попробовать. Только для тебя — специальная цена. Держи.

Он продолжал нахваливать картошку певучим голосом с сильным акцентом, насыпая ее в пакет. Я не возражала, хотя картошка мне была не нужна. А потом спросила, не скучает ли он по родине, особенно, в такие дни, как этот. Он вздохнул:

— Ты бывала на Елисейских Полях в Париже? — спросил он. — Там кафе расположены вплотную друг к другу. Так и у нас в Марокко. И они никогда не пустуют. Там все время сидят люди, едят и болтают. С утра до ночи. Совсем не так, как здесь.

Я закрыла глаза, и певучий шведский марокканца превратился во французский, и в мыслях я унеслась в Париж. Я представила, как иду по узким улочкам в поисках ресторанчика, который мне порекомендовали, вокруг толпа народу, я слышу смех и разговоры, чувствую аромат кофе, и все такое красочное… Я подхожу к почтовому ящику и опускаю в него письмо, чтобы скрыть свое преступление. Потом я попыталась представить родину марокканца. Улицы, заполненные народом, аромат пряностей и чая с мятой, удушающая жара, голые ноги в сандалиях, цвета Африки: желтый, коричневый, рыжий…