Читать книгу "В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Том Холланд"

Безусловно, в бесконечном калейдоскопе идолопоклоннических культов не было ничего, даже отдаленно сравнимого с чувством общности, которое автоматически приобретали христиане, – и пропагандисты не устают нам об этом напоминать. Но это вовсе не значит, что христиане могли похвастаться совершенным единством. До этого все же было далеко. Мир оставался царством греха, и тело церкви, как и тело Христа на кресте, корчилось от мук, причиняемых злом. Не все, претендующие на звание христианина, желали признавать власть епископа. Сам Христос предостерегал: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные»60. Пища для размышлений: как отличить овцу от волка, надевшего овечью шкуру? Тертуллиан, христианский философ, живший в Карфагене, дал полезный совет: он предложил считать истиной истоки веры61. Иными словами, ничто не могло считаться действительно христианским, если это нельзя было проследить сквозь поколения ко времени самого Христа и его первых учеников – апостолов. Если это правда для доктрин, настаивал Тертуллиан, то правда и для священнослужителей. Любой епископ, происходивший от одного из апостолов, является наследником христиан, получивших благословение из рук Сына Божьего. Разве может родословная быть лучше? Таким образом, сохраняется то, что церкви получили от апостолов, апостолы от Христа и Христос – от Бога62.

Вероятно, эта логика считалась безупречной. Оставалось только одно но: другие христиане могли играть в ту же игру. Хотя организация самопровозглашенной Католической церкви была грозной и не имевшей равных, не только она одна оглядывалась назад к истокам веры, чтобы одобрить свои доктрины. На самом деле в каком-то смысле сами усилия верующих проложить прямой путь через дебри потенциальных возможностей веры – ортодоксии – помогали лишь открыть альтернативные пути. Существование сети епархий на огромных пространствах изведанного мира отражало понимание учений Христа, которые были оформлены прежде всего Павлом: в этом понимании церковь была всеобщим институтом, определенным скорее верой, чем законом, и насыщенной «силой духа Божия»63. Однако на все эти предположения могли найтись возражения. Почему, к примеру, церковь не должна была остаться тем, чем она была в самом начале своего существования – чистым сообществом избранных, пусть маленьким, но зато незапятнанным внешним миром? И как получилось, если Тора действительно совершенно бесполезна, как учил Павел, что сам Христос утверждал прямо противоположное: «Доколе не пройдет небо и земля, ни одна йота и ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все»64.

Но даже это не коснулось самого глубокого, самого непонятного и сбивающего с толку вопроса: каковы в точности взаимоотношения Святого Духа и Христа и Христа – сына Божьего – и его небесного Отца? Общепринятый ответ дал Тертуллиан, никогда не боявшийся трудностей. Он объяснил, что Бог есть Три: Отец, Сын и Святой Дух. Так же три аспекта божества – творец, искупитель и вдохновитель есть Один. Парадокс, конечно, но парадокс, который философ, не обученный тонкостям греческой философии, считал выражением самой сути божества. Бога, который есть Три в Одном и Один в Трех, можно назвать Троицей.

Но даже Тертуллиан, несмотря на свою дерзкую уверенность, не испытывал иллюзий и не считал, что дал исчерпывающий ответ. «Таинство осталось»65. Это еще мягко сказано, необходимо прояснить очень много скользких моментов. Например, если Бог действительно Один, значит ли это, что он не подчинен Отцу и во всех отношениях равен Ему? В ортодоксальных кругах все чаще присутствует тенденция ответить на вопрос «да». Но тот факт, что это подразумевает Сына, такого же вечного, как его родитель (явная алогичность, которая беспокоила еще Тертуллиана), гарантировал, что нашлось множество христиан, которые сочли неприемлемым согласиться. В церкви, которая почти не имела средств навязывания особого мнения, за исключением увещеваний и споров, они были вольны это сделать. В результате спектр христианских верований не только не сузился со временем, но и включил удивительное разнообразие оттенков. Тертуллиан и ему подобные могли с пеной у рта утверждать, что в сердце веры лежит непознаваемая тайна. Однако было немало христиан, которым трудно было остановиться на этом. Слишком многое было поставлено на карту. Заявление христианской веры – что Бог при помощи Иисуса как-то вторгся в человеческую плоть – поднимало больше вопросов, чем давало ответов, и не только о сути божественного, но и о том, кем был Иисус. Бог и человек – таким спустя три сотни лет после распятия был самый распространенный среди глав церкви ответ. Он, возможно, являлся самым распространенным и удобным, но не единственным. Одни христиане доказывали, что Иисус – божество, в котором нет ничего человеческого, другие утверждали, что его тело было смертной оболочкой для небесного Духа, который снизошел на него во время крещения и покинул до смерти на кресте. Были и те, кто считали Иисуса приемным Сыном Бога, плотью и кровью человеческой. Короче говоря, вариаций, пусть и не слишком распространенных, было много.

Именно эти разнообразные мнения (по-гречески ереси) отвлекали внимание тех, кто стремился утвердить единственную ортодоксальность (среди нехристиан слово «ересь» стало обозначать школу философской мысли). Разумеется, каждая христианская секта считала, что именно ее понимание Христа истинное, однако самопровозглашенная Католическая церковь благодаря большим размерам и охвату имела наибольший вес. Но и она больше всего теряла в случае неудачи. На протяжении веков она старательно решала большую задачу ликвидации доктринальных ловушек, коих было немало под ногами верующих. И ученые, и главы Католической церкви проявляли вполне объяснимое нетерпение к тем, кто осмеливался саботировать такой проект. Христиан, которые отвергали авторитет церкви, считали не попутчиками, а скорее заблудшими душами, потерявшимися на извилистых тропах. Или людьми жестоко ошибавшимися, сознательно пожелавшими уйти с единственной верной дороги – еретиками. Они вели себя «как если кто, взяв царское изображение, прекрасно сделанное умным художником из драгоценных камней, уничтожит представленный вид человека, переставит и приведет в другой вид эти камни и сделает из них образ пса или лисицы»66. Причем образ этот будет негодным. Такая горечь Ириния вовсе не удивляет. Старания поколений христианских ученых установить истину – что мог сказать и сделать Христос – были не менее скрупулезными, чем любого художника-мозаиста. Для этого использовалась только самым тщательным образом градуированная мерка – по-гречески канон. Историками применялись самые высокие стандарты. Ни одно Евангелие не называли «каноническим», если не было доказано, что оно основано на аутентичных свидетельствах очевидцев описанных событий67. Только четыре Евангелия – два приписаны ученикам Иисуса, одно – ученику Симона Петра, главы апостолов, и одно – коллеге Павла. Однако прошло сто, двести и даже триста лет после распятия Иисуса, а его биографии продолжали меняться. Конечно, жизнеописания, созданные с таким большим сдвигом во времени, вряд ли могут претендовать на биографическую точность; но вовсе не она была главной целью тех, кто их составил. Для многих авторов мотивация оказывалась совсем простой – желание развлечь, рассказав сказочную историю и заполнив очевидные пробелы. В какие игры, к примеру, играл маленький Спаситель со своими друзьями? Многие Евангелия дают однозначный ответ68. Любимым занятием Христа в детстве было делать птичек из глины и оживлять их своим дыханием. Возможно, это не такая поучительная история, как те, что есть в четырех канонических Евангелиях, но достаточно невинная. Но другие корректировки биографии Христа могли стать слишком важными и иметь более серьезные последствия. Некоторые из них даже наносили удар в сердце христианской веры.