Читать книгу "Вера против фактов. Почему наука и религия несовместимы - Джерри Койн"

Действительно ли этот класс современных верующих наглядно показывает, что наука совместима с религией? Ну, это был бы очень странный вид совместимости, поскольку под «совместимостью» здесь подразумевается способность человека удерживать в сознании две разных картины мира. Это ничего не говорит о том, будут ли такие взгляды или методы, которыми эти люди пользуются, «созвучными, последовательными, гармоничными и согласованными». Эта форма примиренчества смешивает с совместимостью сосуществование.

Кроме того, если религия и наука совместимы подобным образом, то совместимы и брак с адюльтером. В конце концов, многие состоящие в браке люди изменяют своим супругам и нисколько в том не раскаиваются. Тогда и астрология совместима с физикой, ведь многие интересующиеся наукой люди заглядывают в гороскопы. В самом деле, с учетом того, что некоторые ученые – чаще всего химики или инженеры – верят, что возраст Земли меньше 10 000 лет и что Бог создал все виды живых существ одновременно, мы можем сказать даже, что наука и креационизм совместимы! У всех нас есть знакомые, которые придерживаются несовместимых взглядов, – и неважно, испытывают они от этого какие-то неудобства или нет.

Синкретизм

В словарях синкретизм часто определяют как «попытку скомбинировать различные или противоположные догматы и обряды, особенно в философии или религии». Говоря о науке и религии, синкретисты заявляют, что это две стороны одного и того же: поиска истины. Утверждается, что они гармоничны во многих отношениях, включая восприятие Вселенной и ее законов как религии («пантеизм»). По мнению синкретистов, наука и религия не могут конфликтовать, поскольку и то и другое дано человеку Богом как способ приближения к истине, и научные истины уже содержатся в древних писаниях.

Таким образом, синкретизм делает науку и религию совместимыми, переопределяя что-то одно так, чтобы оно включало в себя и второе. Можно говорить, к примеру, что «Бог» – это просто слово, которым мы называем порядок и гармонию во Вселенной, законы физики и химии, красоту природы и т. д. Это натуралистический пантеизм Спинозы, самым знаменитым из последних защитников которого был Альберт Эйнштейн. О самом Эйнштейне часто (и ошибочно) говорят, что он признавал персонифицированного Бога. Чтобы показать это, приводят такую цитату:

Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека – это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких направлений в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым. Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука, – это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен. Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего.

Но это, очевидно, гимн не авраамическому Богу, а тайнам и загадкам Вселенной. Эйнштейн не может быть высшим авторитетом в вопросе о гармонии науки и веры, поскольку с возрастом его духовность становилась все более созвучной законам природы и все сильнее расходилась с религиозностью американцев. Уолтер Айзексон в биографии Эйнштейна описывает, как Герберт Гольдштейн, ортодоксальный нью-йоркский раввин, послал знаменитому физику телеграмму с прямым вопросом: «Верите ли вы в Бога?» Эйнштейн ответил: «Я верю в Бога Спинозы, который проявляет себя в законопослушной гармонии всего сущего, но не в Бога, которого заботит судьба и дела человеческие». Иными словами, Эйнштейн был в лучшем случае пантеистом. Причина, по которой примиренцы так цепляются за его взгляды на религию, такова: Эйнштейна часто называют самым умным человеком в истории, и его одобрительный отзыв о религии придает вере особый вес.

Главная проблема с пантеизмом, в котором наука не столько сходится с религией, сколько поглощает ее, такова. Пантеизм оставляет Бога полностью в стороне – по крайней мере того монотеистического Бога, который постоянно интересуется делами Вселенной. Такой Бог неприемлем для большинства религиозных людей. Мы уже знаем, что более 65 % американцев верят в персонифицированного Бога, который взаимодействует с миром, а также в божественность Иисуса Христа, в рай и чудеса. В популярной книге «В поисках Дарвинова Бога» Кеннет Миллер критиковал пантеизм за то, что тот «разбавляет религию до полной бессмысленности». Он добавлял: «Такие "боги" вовсе не есть Бог – это просто ловкое и лицемерное повторение эмпирической науки ради того, чтобы обернуть ее видимостью религии, они не имеют ни религиозного, ни научного значения». Большинство верующих, вероятно, согласились бы с этим.

Есть и еще один синкретический аргумент: приравнять «духовность» к религии, забыв о существовании различных форм духовности, многие из которых не имеют никакого отношения к сверхъестественному. Палеонтолог Филип Джинджерич, известный своими работами по эволюции китов, в интервью журналу National Geographic, данном на раскопках в Египте, поставил религию и духовность в один ряд:

Джинджерич до сих пор удивляется тому, что многие люди видят конфликт между религией и наукой. В мою последнюю ночь в Вади-аль-Хитан мы с ним отошли немного от лагеря под куполом сияющих звезд. «Наверное, я никогда не был особенно набожным, – сказал он, – но я считаю свою работу очень духовной. Представить только, как эти киты плавали здесь, как они жили и умирали, как изменился мир… Чувствуешь, что прикасаешься к чему-то огромному, много больше тебя самого, твоего общества и твоего повседневного существования». Он развел руки, охватывая ими темный горизонт и пустыню с ее ветровыми скульптурами из песчаника и бесчисленными молчаливыми китами. «Здесь хватит места для всей религии, какую душа пожелает».

«Духовность» Джинджерича, которую сам он явно воспринимает как религиозность, на самом деле скорее ближе к тем эмоциям, которые описывал Альберт Эйнштейн. Мало кто из ученых не ощущал ничего подобного в отношении своей работы или всех поразительных открытий, непрерывно падающих в копилку науки. Более того, хотя в общественном сознании стереотипный ученый похож на бесчувственный автомат, лишенный любопытства и не понимающий красоту, все мы в первую очередь люди. Мы любим искусство (я сказал бы даже, что ученые-естественники ценят изящные искусства больше, чем ученые-гуманитарии ценят естественно-научные дисциплины); мы испытываем те же эмоции, что и все остальные (плюс эмоции особого рода: радостное изумление при обнаружении чего-то нового, чего никто и никогда прежде не видел); а иногда мы ощущаем себя незначительной, но неотъемлемой частью той самой огромной Вселенной, которую изучаем.

Если эмоции, такие как благоговение, изумление и томление, считать «духовностью», то можете называть меня духовным. Я часто ощущаю тот самый «трепет в груди», который стойкий атеист Ричард Докинз описывал как собственную форму духовности. Но эмоциональность – не то же самое, что религиозная вера в божественное или сверхъестественное, и такие ученые, как Джинджерич, напрасно их смешивают.