Читать книгу "Нашествие - Тимур Максютов"

– Хорошо, – согласился Кольцо, – а оставшиеся пусть вкушают хлеб и вино, празднуют день Фёдора-мученика и славят Господа нашего. Пошли.

Нищие загудели слова благодарности; крестьяне мелкими шажками приблизились к столам с угощениями, примеряясь к самым сладким кускам. Гнус по знаку старшего охранника отправился вслед за главарём и его гостями, а с ними – десяток приближённых. Остальные разбойники остались снаружи – якобы следить за порядком во время гуляния, а на самом деле – самим угоститься яствами и напитками.

Гнус вошёл в ворота последним, помог закрыть тяжёлые створки и задвинуть дубовый засов: хоть и праздник, а порядок есть порядок, нечего смердам подглядывать за внутренней жизнью острога. Потом заторопился за хозяином, уже подходящим к крыльцу: уж больно хотелось дослушать повесть про разбойника.

Спеша, невезучий Гнус споткнулся. Падая в лужу посреди двора, нечаянно схватился за плащ черноволосого рассказчика и сдёрнул его.

Под плащом оказалась кольчуга, а на спине сверкнул хитро подвешенный меч. Ошарашенный Гнус разглядел ещё и рукоять ножа в сапоге рыжего, завопил что есть мочи:

– Караул!

Хитроумный план рухнул, когда, казалось бы, всё уже получилось. Дмитрий выругался и выдернул нож из-за голенища.

Сентябрь 1229 г., город Добриш, княжеские палаты

– Не знаю я такой сказки, Ромушка. Как ты сказал? Про воина хилова?

– Да нет же, няня, про Ахилла! Какой же он хилый? Он самый храбрый был витязь греческий, князю Агамемнону служил!

– Ага. Мемену? Не, не ведаю. Кто же тебе такие страсти на ночь рассказывал?

– Маменька! Она и книжку читала, старец один слепой написал, не помню имя.

– Ай-яй-яй, – покачала головой нянька и вздохнула, – бедное дитя, всё перепутало. Как же слепой напишет книжку-то? Он, чай, и перо потеряет, и буквиц не разберёт. Чернильницу-то не нащупает, а нащупает – так перевернёт, коли увечный на глаза.

– Маменька так говорила! А она никогда не путает и не врёт!

– Конечно, конечно, – закивала нянька, – хочешь сказку про то, как гусыня деревянное яйцо снесла? Или про девочку с ноготок, что крота подземного ублажила?

– Не хочу! Хочу, чтобы маманя рассказала про славных богатырей Ахилла и Гектора. Когда уже тятя вернётся и маму привезёт?

Мальчик едва сдерживал слёзы. У служанки тоже губа задрожала: отвернулась к углу с образами, мелко закрестилась, шепча что-то про спасение невинных душ.

– Так когда?

– Скоро уже, дитя моё. Вот ложись спать, проснёшься – а вдруг и приехали князь наш и княгиня.

Ромка поверил. Быстро забрался в постель, укрылся, зажмурил глаза. Попросил:

– Няня, только ты огонь не туши! Страшно мне.

– Хорошо, Ромочка.

И запела:

Баю-баюшки-баю,Роме песенку спою,Утром солнышко взойдёт,Весть о мамке принесёт…

Пела нянька, скрипел сверчок, лениво, по обязанности, лаяли сторожевые собаки. Сквозь зажмуренные веки красным пятнышком пробивался огонёк лучины; светец ронял угольки в чашку с водой, и они шипели – не сердито, как змеи, а просительно, будто прислонив палец к губам:

– Ш-ш-ш…

Мол, не шумите, дитё не будите.

Потом светлое пятнышко превратилось в крохотное, с детский кулачок, окошко под низким потолком. Со стены вдруг исчезла шкура медведя, добытого тятей в прошлом году, а сами брёвна стали тёмные, осклизлые, поросшие редким неряшливым мхом. Пол превратился в земляной, сырой, с кучей полусгнившей соломы вместо лежанки.

Спиной стояла худенькая женщина с драной рогожей на плечах; волосы спутанные, блеклые. Стояла и смотрела на светлое пятно, ползущее по грязной стене.

Солнечный зайчик неуверенно трогал бурые комки мха. Собрался с силами и перепрыгнул на голову женщины, стоявшей спиной: вспыхнули искорки в золотых волосах.

– Маменька! – понял вдруг Ромка.

Женщина вздрогнула; соскользнула с плеч ветхая рогожа, обнажив серую, в бурых пятнах, рубаху. Обернулась: лицо бледное, одни глаза. Прошептала:

– Ромочка, сыночек, кровинка моя…

Шагнула навстречу, неуверенно раскрывая объятия, и тут закричали с улицы:

– Караул!

Ромка всхлипнул и проснулся. Нянька так самозабвенно храпела, что испуганные сверчки притихли. Лучина догорела до смоляного сучка, затрещала и начала бросать в воду злые искры.

Сентябрь 1229 г., Великое княжество Владимирское

– Караул!

Криворожий бестолковый разбойник сидел в луже посреди двора и орал, брызгая слюной. Анри сорвал с подвески на спине меч, крутанул над головой – брызнули злые солнечные искры.

Дмитрий выхватил нож из-за голенища, прыгнул вперёд. Пинком опрокинул одного телохранителя; второго, который уже было развернулся, встретил прямым в челюсть; обхватил сзади хлипкого Фёдора, приставил к горлу нож. Заорал:

– Ну! Бросайте оружие на землю, или я ему башку отрежу!

Разбойники обступали со всех сторон, пыхтели, вытаскивая сабли и срывая с поясов кистени. Но не бросали – наоборот, готовились напасть.

Анри рыкнул, вонзил клинок в брюхо ближнему. Отскочил, ударил, выбивая клинок у второго, закричал:

– Отойдите, ублюдки!

Дмитрий ткнул главаря ножом в горло: неглубоко, но чтоб почуял. Потекла тонкой струйкой кровь; Кольцо дёрнулся, завизжал:

– Все назад, придурки!

Разбойники вздрогнули. Начали пятиться, образуя широкое кольцо. Заходясь в жутком лае, рвались с цепей здоровенные кобели; с улицы доносились тревожные крики – оставшиеся члены шайки почуяли недоброе, но оказались в дурацком положении, не способные прорваться в собственную крепость.

– И скажи, чтоб железяки положили.

Кольцо наклонил голову, как бы кивая в знак согласия – и резко ударил затылком в княжеский нос.

Дмитрий охнул, ослеп на миг. Наугад ударил ногой – и зацепил: отпрыгнувший было Фёдор грохнулся на землю.

– Стоять! – заорал князь шелохнувшимся разбойникам. Прижал коленом к земле извивающегося ватамана, врезал рукояткой ножа по голове, выключая на время.

– Сигнал! – напомнил Анри, стоящий с мечом наготове.

Дмитрий сунул пальцы в рот, пронзительно свистнул: коротко, длинно и снова коротко.

– Отдал бы ты Фёдора Фёдоровича, – мрачно сказал толстобрюхий разбойник, – не уйти вам. За воротами наших три десятка. А я за то обещаю убить быстро, без мучений. И чего решили…

Жирдяй не договорил: огромная сосна, стоящая у самого забора на тыльной стороне острога, вдруг вздрогнула, накренилась и страшно заскрипела, заглушая лай собак и всхлипывания захлёбывающегося в луже Фёдора. А потом начала падать: медленно, а после всё быстрее и быстрее. Подмяла крепкий тын, будто высохшую траву, и рухнула на главный терем, ломая толстые балки крыши.